БАБУШКА АЙЯ
Посмотрите на мою бабушку. Вот она сидит на низенькой скамеечке, наслаждаясь последним теплом заходящего солнца.
Посмотрите на гордую осанку бабушки: голова чуть-чуть наклонена, взгляд неподвижен и задумчив, руки зажаты между коленями, ноги вытянуты вперёд.
Бабушкины ноги!... Когда-то они были такими быстрыми, такими крепкими. А теперь они так слабы, что бабушка не выходит из хижины без палки. Вот и сейчас она лежит рядом с ней. У ног её ракушка, наполненная табаком.
Посмотрите на обнажённое тело бабушки. Кожа её живота тринадцать раз опадала после родов и теперь висит многочисленными складками, как слишком широкая одежда на исхудавшем теле. Лишённые молока груди обвисли и стали дряблыми: точь-в-точь два высохших плода на старом-старом дереве. Но спина не горбится: бабушка старается держаться прямо, и только опущенные плечи говорят о бремени долгих лет, давящем на них...
У бабушки совершенно голый череп. Кожа на её голове стала дублёной и глянцевой от солнца и дождей. Её лицо прорезала какая-то ироническая или даже саркастическая усмешка. Посмотрите на неё, и вы поймёте, что бабушка всю свою жизнь посмеивалась про себя. Взгляду своему она умеет придать то безразличие, то проницательность. Она может им привести в смущение любого собеседника. Сколько раз наедине с нею я испытывал его таинственную силу, всякий раз вертаясь, чтобы увидеть, на кого же она смотрит за моей спиной!
И бабушку это всегда забавляло. Бабушка очень умна. Жизнь, которая мало-помалу уходит из её тела, как бы сосредоточилась в её мозгу. Иронические замечания, шутки, анекдоты и нравоучения - единственное, что осталось в её жизни.
Вы спросите, что для меня моя бабушка? Это кладезь премудростей и тайн. Это камень, на котором я оттачиваю свой разум.
Именно от неё унаследовал я эти живые, всегда смеющиеся глаза, - глаза, которыми смотрю на мир.
ПАБЕ МОНГО ( Камерун )
У КОЛДУНЬИ
Мои приятели Зок, Туамб и Минкат, как, впрочем, и я и все деревенские мальчишки, были уверены, что старая Мпемешиг обладает колдовской силой. Её могущество могло сделать нас неотразимыми для любой из девушек и даже превратить в первоклассных охотников.
Как вы думаете, что попросила у нас взамен эта старая колдунья? Сущие пустяки! Дрова... Когда мы принесли по первой вязанке, она не проронила ни слова, и даже не поблагодарила нас. Промолчала она и во второй раз. Боюсь, что так продолжалось бы ещё долго, если бы Туамб, самый смелый из нашей ватаги, не отважился спросить у неё объяснений.
- Моё молчание - и есть колдовство, чем больше вязанок вы принесёте, тем сильнее будут мои чары. Так что продолжайте спокойно носить и терпеливо ждите своего часа. Вы будете вершиной моих дел. Ступайте!
Мы ушли окрылённые, восхваляя Туамба как героя. В течении трёх месяцев мы таскали старухе дрова. Всё это делали, разумеется, тайно, без ведома родителей. Наконец однажды вечером она сказала, что завтра наступит великий день. В условленный час мы собрались в её хижине. На дворе стояла ночь. Очаг был полон дров, и яркий огонь освещал тесную хижину. Старуха очень удачно выбрала момент: все жители деревни гуляли у Зе-Нанга, на свадьбе его дочери.
Колдунья на все лады начала превозносить могущество своих чар. Оказывается все лучшие охотники нашей деревни пользуются её покровительством. Один только Бемба, этот вечный неудачник, опрометчиво отказался прибегнуть к её снадобью.
- И не потому что он не верил в силу моего колдовства, - назидательно твердила старуха, - а потому, что ленился носить мне дрова. Или, к примеру, возьмём Ангулу. Он бьёт своих жён как собак, а они бегут к нему по первому его зову. Это моё волшебство сделало его таким неотразимым.
Пожалуй, ей не нужно было прибегать к такому красноречию: ведь мы и так верили каждому её слову и, затаив дыхание, жадно слушали её.
Когда колдунья решила, что сказано достаточно, она подала нам знак приблизиться, Туамб подошёл первым. Ржавым лезвием старуха сделала ему надрезы на запястьях и на больших пальцах ног. Затем, присыпав ранки золой и поплевав кусочками какого-то корешка, который она жевала с самого начала процедуры, старуха омыла ему лицо каким-то снадобьем.
- Этот настой трав и кореньев, - объяснила она, - смоет с твоего лица все отталкивающие черты. Отныне твой взгляд обретёт неотразимую силу и будет чаровать всех девушек, которых ты встретишь в жизни.
Потом старуха дала ему маленький высушенный плод.
- Держи этот плод во рту, когда идёшь на охоту или на рыбную ловлю, - советовала она. - Стоит тебе пожелать, он завлечёт рыбу в твою сеть и дичь в твою западню. Только смотри не жуй его, иначе ты сам превратишься в животное. И не говори ни с кем из людей, когда плод у тебя во рту, а то твой собеседник тоже превратится в животное.
Я был ошеломлён ужасной силой этого маленького плода. И даже подумал, не удрать ли мне, чтобы не пользоваться им в будущем. Но разве старая Мпемешиг не была способна поразить меня на месте?! Уж лучше было взять его, но не прибегать к нему, чем навлечь на себя гнев и чары колдуньи... Когда я пришёл в себя от испуга, Мпемешиг уже давала Туамбу высушенную траву.
- Эта трава растёт повсюду. Нарви травы и натри ею кусочек какой-нибудь еды. И пусть её съест девушка, которую ты любишь. И тогда она прилипнет к тебе, как твоя собственная кожа.
Над Минкатом, Зоком и мной старуха совершила тот же обряд. Я оказался последним. От старухи мы уходили совершенно иными людьми. Стояла глубокая ночь, и в этот тихий час деревня походила на большое кладбище.
...Вся наша деревня не уставала любоваться юной красотой моей двоюродной сестры Марии. Не смотря на то что нас связывали родственные узы, я всё же решил признаться ей в любви и таким образом испытать на ней неотразимость своих чар. Она охотно взяла у меня палочку сахарного тростника, которую я предварительно натёр волшебной травой.
Прошло некоторое время. За эти дни мы с ней встречались довольно часто. И всякий раз я пристально смотрел на неё, дабы усилить действие моего тайного могущества. Однако она уделяла мне не больше внимания, чем это было раньше. Не в силах дальше терпеть, я спросил её напрямик:
- Ты попробовала тростник?
- Какой тростник? - удивилась она.
- Да тот, который я тебе дал на прошлой неделе.
Она задумалась.
- Ах, тот, да, попробовала... Но почему ты меня об этом спрашиваешь?
- Ну, а ты разве ничего не почувствовала?
- А что я должна была почувствовать? Он был сладкий, ну и всё!
- А ты меня хоть немножко любишь? - застенчиво спросил я.
Она внимательно посмотрела мне прямо в глаза и рассмеялась. Она всё поняла. С тех пор Мария стала звать меня "миша". Это ласковое прозвище очень распространено в нашем краю и обозначает слово "муженёк". Она часто меня целовала и делала мне разные подарки...
И я был счастлив, - ведь я верил, что Мария любит меня!
ПАБЕ МОНГО ( Камерун )
КРАСОТКА БАЛЛА
Красотку Баллу можно было по достоинству назвать истинной дочерью Люцифера. Она почти нигде не училась, но это не помешало ей стать вполне цивилизованной особой. Я хочу сказать, что она немного говорила по-французски и знала толк в поцелуях.Она умела поцеловать и в щёку и в губы. Ах, эти сладкие поцелуи! Прямо как в кино! Своей широкой известностью Балла была обязана победе, которую она без труда одержала на конкурсе красоты "Мисс Камерун", проводившемся на уровне округа Думе. Но уже в Абонг-Мбанге, административном центре Верхнего Ньонга, из трёх претенденток, направляемых в Яунде, она оказалась третьей. В столице же первой вылетела из списка! Балла относила свою неудачу за счёт тётушки Марго, нашей профессиональной портнихи, не сумевшей сшить ей платье нужного фасона.
Несмотря на эту неудачу, её кратковременные наезды к нам отличались необыкновенной пышностью. Когда Балла шла по деревне, можно было подумать, что шествует принцесса в сопровождении своей свиты. Но, в отличие от принцессы, свита её состояла не из слуг, а из поклонников. Молодых парней тянуло к ней, как бабочек к огню. Все они были из различных племён: простые и знатные, богатые и бедные. Я считал красотку Баллу своей подружкой.
Иногда красотка Балла обращалась ко мне с просьбой:
- Проводи меня, дружок, к папаше... - И мы шли с ней, сопровождаемые весёлым взглядом госпожи Луны. Балла была в платье со смелым декольте, красиво облегающем её фигуру, и благоухала духами. Я нёс блюдо с угощениями, которое она накрыла платком и украсила цветами. По дороге Балла рассказывала мне о своих многочисленных приключениях. Кроме того, она учила меня, как нужно вести себя в гостях. Как только мы прибывали на место, я тут же должен быд идти к моим сверстникам и, если нужно, отвлечь их и увести подальше от хижины. О том, что происходит в хижине, мне знать не полагалось и тем более рассказывать кому-нибудь об увиденном. Но, между нами говоря, дети часто оказываются вовсе не такими, какими их представляют себе взрослые, и не всегда делают то, что от них ждут. Я-то кое-что знал и не мог заставить себя молчать.
Однажды в лунную ночь, когда я возвращался к себе из очередного такого похода, на пороге дома меня крепко схватили две пары рук. Отец и мать, - а это были они, - принялись меня колотить. Я был неприятно удивлён: ещё не было случая, чтобы родители лупили меня в столь единодушном порыве! Даже мои братья, и те считали, что я занимаю в семье привилегированное положение. Да, собственно, так оно и было. Отец считал меня благовоспитанным мальчиком, вполне достойным его: ведь меня звали так же, как отца Папа-Монго. Он никому ни при каких обстоятельствах не позволял меня трогать. Мать тоже гордилась мной. Вся деревня говорила, что я похож на неё своим улыбчивым лицом, густыми бровями и всем своим чуточку женственным телосложением, что очень льстило моей маме.
Но в эту ночь! О, я оказался самым отвратительным мальчишкой во всей округе, да что там в округе - во всём мире! Видел ли свет такого испорченного, такого распущенного ребёнка? Разве мало они наставляли меня уму-разуму? Наша семья всегда считалась добропорядочной в деревне. А теперь я своим поведением подорвал её добрую репутацию. И родители продолжали меня колотить... под весёлым взглядом госпожи Луны.
ПАБЕ МОНГО ( Камерун )
ЛЕТУЧИЕ МЫШИ
Этих старых дев и молодых незамужних матерей в нашей деревне называли летучими мышами за то, что спали они днём, а бодрствовали ночью. По вечерам они куда-то уходили, неся блюдо на голове, возвращались же утром, держа свои блюда в руках. Наблюдая за ними, я с горечью вспоминал мои похождения с подружкой Беллой и наказание, которое за ними последовало.
Как-то раз решил я сыграть над ними шутку, наподобие той, которую когда-то проделал заяц Окпенг1, мой большой друг и вдохновитель.
В ту ночь мутный свет луны, укутанной густыми облаками, едва достигал земли. Беспрерывно стрекотали кузнечики. Зок, Туамб и я залезли на дерево и укрылись в ветвях, нависающих над дорогой. Я устроился с той стороны, откуда должна была появиться наша жертва. Минкат же притаился внизу, выполняя роль часового. Он должен был подхватить блюдо, которое бросит ему один из нас, и бежать с ним в условленное место.
Ждать пришлось недолго: едва мы заняли свои посты, как на дороге замаячил неясный силуэт. Это была женщина. Она быстро шла, напевая какую-то старинную песню. На голове она несла блюдо. Я сразу узнал её: это была Шинга, мать Адамбо. От страха я чуть было не свалился вниз и не задал стрекоча. Ещё бы: Шинга прекрасно знала меня, и мне здорово досталось бы, если бы она меня заметила. Уж она-то обязательно пожаловалась бы моим родителям. На мгновение я представил себя блудным сыном, отвергнутым семьёй и бредущий дорогами нужды...
Я был буквально скован страхом и едва держался на своей ветке, когда Шинга проходила подо мной. Так же беспрепятственно миновала она и Зока. Но вот раздался пронзительный крик, и я услышал, как ребята разбегаются в разные стороны. Спрыгнув вниз со своего насеста, я помчался к месту встречи. Там меня уже ждали все трое моих друзей. Туамб, захлёбываясь, начал подробно описывать свой подвиг, как он помог женщине освободиться от своей ноши. В свою очередь Минкат хвастался тем, как ловко он подхватил брошенное ему блюдо. Послушать его, так Туамб непременно уронил бы добычу. Лишь мы, Зок и я, скромно молчали. Однако это не мешало нам уплетать угощения с таким же аппетитом, что и оба наши героя.
Да, скажу я вам, Шинга знала, чем понравиться своему любовнику! Что бы вы имели против цыплёнка, нашпигованного чесноком, вымоченного в арахисовом соусе, в меру поперчённого, посоленного и поджаренного на медленном огне?! Добавьте к этому большой шар фуфу2, который так и просится в рот, знай лишь откусывай вволю. В ту ночь мы пировали на славу: одному из нас досталась гузка, другим по мясистой ножке.
Когда банкет был окончен, встал вопрос о тарелках: выбросить их или незаметно вернуть хозяйке? Но чтобы не рисковать, решили их выбросить.
Народная мудрость гласит: " Укравший яйцо, украдёт и буйвола ". И действительно, постепенно мы почувствовали вкус к ночным приключениям и стали всё чаще и чаще устраивать засады, во время которых успели отличиться все члены нашей команды.
В один прекрасный день деревенский глашатай поведал миру о наших проделках. " Страна гибнет...- прокричал он во всеуслышание, когда деревня ещё спала. - Снова наступают тяжёлые времена... Слушайте меня, люди! Насилуют женщин! Избивают детей!.. Но опасность пришла не издалека. Всё зло - дело рук нашей развращённой молодёжи... Уже день на дворе, а двери наших хижин ещё закрыты. Уже прокричал петух и солнце взошло. Откуда в вас столько лени? Вставайте же и слушайте меня. Страна гибнет..."
Но деревенскому глашатаю так и не удалось пристыдить нас, - есть болезни, которые проходят только с годами.
1 Заяц Окпенг - традиционный персонаж камерунских сказок.
2 Фуфу - блюдо в виде густой каши, готовится из клубней маниоки.
ПАБЕ МОНГО ( Камерун )
ЧУДЕСА В ТЁМНОЙ КОМНАТЕ
- Никогда, слышишь, никогда не гляди в зеркало во время похорон! Если ты глянешь в него в тот момент, когда покойника опускают в землю, то увидишь, как душа его возносится к небу, и тогда... тогда ты сам умрёшь ровно через девять дней!
Эту примету моя старшая сестра поведала мне из самых лучших побуждений, и я с благодарностью и неукоснительно следую её совету ( что наверняка и вы сделали бы на моём месте ). Так что, пока я точно не уверюсь, что на белом свете никого не хоронят, меня к зеркалу силой не подтащишь. Но уже зато когда я спокоен, то гляжусь в него сколько душе угодно: ведь надо же до конца использовать столь редкую возможность!
К примеру, я уверен, что, бреясь в ванной комнате ровно в семь утра, я не очень рискую увидеть, как чья-то душа возносится к небу.
Как-то у меня приболели глаза, и, плохо различая цифры на часах, я побрился вместо семи в восемь. Заметив роковую ошибку, я с ужасом принялся считать дни. И вот на исходе восьмого дня меня свалила лихорадка. Дело дошло до больницы. Вы не представляете, насколько нелепо чувствуешь себя, когда знаешь, что завтра тебе конец, а ты, как говорится, ни сном ни духом. Хоть ложись и взаправду заболевай! Вот я и заболел тифом. Да ещё каким! Пришлось проваляться в постели больше месяца...
Так почему же я всё-таки не умер через девять дней после этой истории с глазами? Может быть, нигде никого не хоронили? Не думаю: восемь часов утра - идеальное время для похорон. Или, возможно, было всё-таки не восемь, а семь часов? Даю голову на отсечение, что нет. Тогда каким же образом я уцелел? Не потому же, в самом деле, что в больнице меня хорошо лечили?! Вернее будет сказать, что колдун, который должен был на девятый день завладеть моей душой, просто-напросто пожалел меня. Вот почему я жив, здоров и пишу. Только прошу вас, не думайте, что я тешу вас баснями. Впрочем, вы этого, конечно, не думаете и уважаете чужую веру. Вера же в колдовские чары ничуть не хуже любой другой, особенно если учесть, что люди способны верить во что угодно.
Несколько лет назад я имел счастье жить по соседству с колдуном. Звали его Мбете, и у него было четыре глаза. Два из них выглядели как обыкновенные человеческие глаза, два же других были скрыты и служили исключительно для тайного колдовского мира. Невидимыми этими глазами Мбете мог читать прошлое и будущее любого из нас.
Итак, живя по соседству с Мбете, мы могли абсолютно ничего не бояться. Мбете знал не только всё, что с нами должно случиться, но и всё, что надо было сделать, дабы с нами этого не случилось. Моя тётя частенько обращалась к нему, и со временем он стал чем-то вроде нашего семейного врача. Я был этому очень рад, ибо прекрасно понимал, что если бы не Мбете, меня постоянно пичкали бы хиной и антибиотиками из страха перед болезнями, коих теперь не приходилось опасаться.
В подобном взгляде на вещи, по-моему, нет ничего странного. Дед мой дожил до глубокой старости ( чем очень гордилась вся наша родня ); когда он умер, ему было целых пятьдесят лет! И ни разу за всю жизнь он не проглотил ни одной таблетки; к слову сказать, его тоже пользовал какой-то колдун вроде Мбете. Остаётся только пожалеть, что вещий старец не известил деда о приближающейся смерти, иначе бы дед, конечно, заплатил ему сколько положено за продление жизни и был бы спасён.
Когда у Мбете дома нечего было есть, он шёл к моей тёте и рассказывал ей, что видел во сне прошлой ночью. А видеть он мог, к примеру, как поезд упал в пропасть, а пассажиры остались целы и невредимы. Разумеется, разбившийся поезд с уцелевшими пассажирами выглядел весьма подозрительно и не предвещал ничего хорошего, тем более что в одном из окон Мбете померещилась физиономия кое-кого из членов нашей семьи, да ещё как раз в тот роковой момент, когда злосчастный состав сходил с рельсов.
Тётя страшно испугалась: она вовсе не хотела, чтобы ради уцелевших пассажиров с нами случилось какое-нибудь несчастье. Положительно, нам необходим был самый тщательный осмотр: мне, моей двоюродной сестре Киди и самой тёте с её приёмной дочерью Миндой.
- Осмотри нас хорошенько, Мбете, - умоляла тётя, - прошу тебя, осмотри нас получше.
Мбете не заставлял себя упрашивать. Он кидался домой за своими колдовскими инструментами в неколебимой и радостной уверенности, что уж сегодня он без ужина не останется: кому-кому, а уж ему дурные сны ничего дурного не предвещали!
Через несколько минут он возвращался, таща с собой всё необходимое: здесь было и круглое зеркало, тщательно обёрнутое в белую тряпку, и эмалерованный тазик с водой ( разумеется, не простой водой, как уверял Мбете ), и красный перец, и поваренная соль, и большой белый камень, и ещё кое-какие предметы, которым трудно подобрать названия на французском языке. За Мбете семенила его маленькая дочка; она несла деревянный стул, ибо, лишь сидя на нём, Мбете мог произвести нам " осмотр ". Девочка ставила стул посреди комнаты и тут же бесшумно исчезала.
Окон в тётиной спальне не было, и круглый год в ней царил мрак. Мбете входил в комнату со свечкой и оставался там какое-то время один. Потом он звал нас. Первой заходила тётя, за ней гуськом тянулись мы. Всё уже было готово к сеансу, и Мбете предлагал нам сесть. Мы рассаживались - кто на тётиной кровати, а кто и прямо на прохладном земляном полу.
С этого момента нам строго воспрещалось говорить, и лишь одна тётя могла задавать вопросы. И она уж на них не скупилась, страшно обеспокоенная тем, как бы Мбете случайно не переврал что-нибудь в своём колдовском ритуале: ведь речь шла о спасении наших жизней!
Рассадив нас, Мбете шёл притворить дверь и произносил несколько невнятных слов, адресованных злым духам, упорно не желавшим понять, что им совершенно нечего делать в тётиной комнате. Выставив упрямцев, Мбете подходил к нам и начинал молча буравить нас взглядом. Теперь, после предварительной подготовки, можно было приступить к главному.
Колдун вынимал белый мешочек и начинал сыпать на пол тонкий песок, но так, чтобы струйка образовала круг. В середину этого круга он ставил эмалированный тазик с водой ( разумеется, не из-под крана!).
- Аш... Аш... Аш...- шипел Мбете, трижды скрестив руки над тазиком, после чего, опустившись перед ним на колени, обращался с молитвой уже непосредственно к своему духу-покровителю.
Надо сказать, что в обычной жизни Мбете был существом двуликим. Как-то в один прекрасный день, увлечённый примером многих своих соотечественников, он решил перейти в христианскую веру. Ведь если ты крещён, в глазах белых ты уже не заблудшая овца и вполне достоин царствия небесного, а следовательно, уважительного отношения и здесь, на земле. Но когда Мбете обратился к священнику с просьбой окрестить его, тот заявил, что крестить человека, водящегося с нечистой силой, невозможно, и если он, Мбете, действительно хочет приобщиться к царствию небесному, то должен раз и навсегда отказаться от колдовства. Недолго думая, Мбете согласился. Пастор горячо поздравил его, и с того дня бывший колдун стал посещать уроки катехизиса вместе с толпой мальчишек, годившихся ему во внуки. Вскоре Мбете принял крещение, чем очистил свою душу от скверны и в том числе от колдовства.
Но дьявол не дремал. Как известно, это он изобрёл голод, дабы досаждать честным богобоязненным людям. Он и наслал его на Мбете. А чем тому было заняться: ведь единственным ремеслом, известным Мбете, было колдовство. Искать работу? Просить милостыню? Положение осложнялось ещё одним обстоятельством. Если верить рассказам покойного деда Мбете, то бывший колдун происходил по прямой линии от тех древних предков, которые первыми увидели на своей земле белых, или, как их тогда называли, красноухих пришельцев. И при такой родословной прикажете искать подённую работу или клянчить милостыню? Потому-то Мбете, когда ему уже совсем подвело живот, и решил взять назад обещание, данное священнику. Нет, слишком неосмотрительно было с его стороны посылать дьявола ко всем чертям!
...Итак, мы сидим со свечёй в закрытой комнате, а Мбете шипит и трижды скрещивает руки над тазиком с водой ( разумеется, не из-под крана! ). Потом он выкрикивает несколько непонятных слов, очевидно, проклятия в адрес людей, желающих нам зла, берёт белый камень и очень осторожно погружает его в воду, так, чтобы расходящиеся по воде круги можно было пересчитать. Он считает их: раз, два, три... девять! Тут он задувает свечу, и мы оказываемся в кромешной тьме. Проходит минута, другая. Тишина...
Вдруг Мбете испускает что-то вроде рычания, странно похожего на храп. Неужто он преспокойно заснул, позабыв о нас?! Да нет, невозможно. Если, допустим, он мог забыть о нас, то уж вряд ли об ужине!
Тем временем мы привыкаем к темноте и постепенно начинаем различать силуэт Мбете. Я совершенно не сержусь на него за то, что он погасил свечку: в конце концов свечка - его собственность, да и вообще колдовать полагается в темноте.
А Мбете уже освободил зеркало от белой материи и принялся глядеть в него. Правда, в такой темноте разглядеть там можно было не так уж много, но я знал, что это не простое зеркало, а окно в таинственный мир, через которое Мбете провидит наше будущее.
- Вижу толстяка, - объявлял он. - Этот толстяк живёт рядом с вами и терпеть вас не может. Вот он разжигает костёр, большой-большой, он собирается на нем что-то сжечь...
- Не что-то, а кого-то! - взвизгивает тётя. Она догадалась, о каком толстяке идёт речь. Конечно, о Елимби. Он жил в нашем квартале, и его дом был метрах в двухстах от нашего. По общему признанию, у Елимби был не только дурной глаз, но и злое сердце, и если в нашем квартале случалось убийство, подозрение сразу же падало на него.
Когда я встречал Елимби на улице, меня охватывал страх; он же, как нарочно, норовил всякий раз заговорить со мной, да ещё самым ласковым и мягким голосом. Только представте, что человек, который по самым точным сведениям продал чёрту душу матери, отца, трёх братьев и сестры, начинает вдруг с вами любезничать. Зачем это ему? Разумеется, чтобы продать и вашу душу, когда резервы родственников будут исчерпаны.
Вызывает подозрение и огромный живот Елимби. Поговаривали, что он раздулся из-за множества проглоченных Елимби талисманов. В общем, я не пожелал бы вам такого соседа.
Конечно же, стоило Мбете увидеть в магическом зеркале толстяка, то мы сразу поняли, что это Елимби. Но хуже всего был большой костёр, на котором Елимби собирался что-то сжечь. Нетрудно было представить состояние моей тёти!
- Наверное, он хочет сжечь кого-нибудь из нас! - стонала она.
- Подожди, Наки, подожди, - бормотал Мбете, - дай мне хорошенько разглядеть, в чём там дело... Вот толстяк входит в дом... Сейчас он вытащил оттуда свою жертву... Не беспокойся, если он и в самом деле захочет сжечь кого-нибудь из вас, то не так-то просто ему будет это сделать...
Едва различая друг друга в темноте, мы сидели и ждали, замирая от страха. Меня трясло, как в лихорадке: я ни секунды не сомневался, что из всей нашей семьи Елимби предпочтёт для костра именно меня. Иначе и быть не могло, недаром же последнее время он так часто встречался мне на улице!
- ...Однако он что-то не торопился выходить из дома с добычей. В чём там дело? Ага, выходит наконец! - кричит Мбете. - Но что я вижу... он с кем-то борется! Ну и силён же он, этот колдун... Он мне заслоняет жертву! Скорей, Наки, скорей, дай мне кусок белой материи, я протру зеркало: может. будет лучше видно... А сама-то держись подальше, как бы чего не вышло!
Тётя передаёт Мбете тряпку и отскакивает назад. Она совсем растерялась и уже не помнит себя от ужаса.
Мбете протирает зеркало и испускает дикий вопль:
- О-о-о-о-о! Наконец-то разглядел. Да что же это, Наки? Чем ты ему так не угодила?
- Как?! Он хочет сжечь... меня? - вопит тётя.
- Тебя, тебя, это уж точно. Он уже тащит тебя к костру...
- Детки мои, - рыдает тётя, - что же теперь со мной будет? На кого я вас оставлю?
- Ма-а-а, - хнычет маленькая Минда.
Мы вторим ей дружным хором. Да и как не плакать, зная, что злой колдун намерен сжечь тётю на костре. Ведь даже если он и не сделает этого, всё равно - мы-то это хорошо знаем - ровно через девять дней тётя должна будет умереть. Теперь только Мбете может помочь ей.
- Нет, Наки, нет, я не отдам тебя этому мерзавцу! Не отдам! Ты хорошая, добрая женщина и ты не заслужила такой смерти... Придётся мне тебя защищать... Потерпи немного, я всё сейчас приготовлю.
А мы по-прежнему ревём. Ревём дружным хором.
Мбете рывком кидается к двери, но не с намерением открыть, а закрыть ещё плотнее. ( Главное, не пускать в комнату злых духов ) Вернувшись, он быстро вытаскивает из мешочка какую-то траву и поджигает её. Вспыхивает пламя, ослепляет нас и гаснет. Теперь комната кажется ещё темнее и в ней сильно пахнет горелой травой.
Я мучительно таращу глаза, стараясь рассмотреть, как Мбете спасает тётю. Оказывается он взял табачный лист, свернул из него громадную сигару и закурил. Потом опять стал смотреть в зеркало. Что же он там видит, кроме своей физиономии, освещённой огоньком сигары? Увы, на большее у меня не хватило воображения! Между тем Мбете свободной рукой вычерчивал в воздухе какой-то рисунок: не то занавес, не то стену. Позднее он дал нам следующее объяснение: он увидел в магическом зеркале, как Елимби скрылся в хижине, оставив свою жертву у костра. И тогда он, Мбете, пользуясь отсутствием злого колдуна, решил отгородить от него жертву глухой стеной. Эту-то стену он и рисовал в воздухе.
Находчивость Мбете в какой-то мере успокаивала нас. Однако наивно думать, что такого могучего колдуна, как Елимби, можно одалеть с первого раза.
- Ой, да он возвращается, - снова вопит Мбете, - горе мне, горе! Он силится опрокинуть стену! Ну погоди же, сейчас я тебе покажу... Сейчас я тебе такое устрою... Заплачешь, да поздно будет... Только ведь одному мне не справиться... Наки, ты должна помочь мне!
- Что я должна делать, Мбете? - лепечет тётя.
- Для начала дай мне... Ой-ой-ой, как бы он меня не увидел! Негодяй! Того и гляди, повалит стену... Вот-вот повалит!
- Не оставляй меня, Мбете! Не оставляй! Я всё сделаю... - стонет тётя.
- Что ты, как я могу тебя оставить? Принеси-ка побыстрей пятьдесят франков и сунь их под тазик с водой! Вот так. А теперь обрызгай водой лицо. И вы тоже, ребятки, ополосните-ка мордашки. А теперь придвигайтесь поближе!
Мы покорно пододвигаемся и " ополаскиваем мордашки ", а Мбете по-прежнему рисует что-то в воздухе и пялится в зеркало.
- Всё пропало, он увидел меня! - кричит Мбете. Так узнайте же его имя!.. Это...
- Елимби! - со стоном вздыхает тётя.
- Теперь мне остаётся одно: запугать его. Только так я смогу спасти тебя, Наки! Быстро принеси ещё пятьдесят франков и положи их под тазик. Шевелись а то будет поздно! Всё зависит от тебя!
Тётя засовывает пятьдесят франков под тазик и обрызгивает водой лицо. Мы снова пододвигаемся и снова " ополаскиваем мордашки ".
Но борьба со злобным Елимби ещё не закончена.
- Оставь эту женщину, Елимби! Добром прошу, оставь! - вопит наш спаситель. - Что она сделала тебе? Да лучше её на всём свете не найти, а ты хочешь продать её душу чёрту?!
Время от времени Мбете замолкает, чтобы выслушать ответы коварного Елимби, которые тот даёт ему из зеркала. Так они довольно долго препираются. Наконец оба колдуна сходятся на том, что тёте будет дарована жизнь в обмен на триста пятьдесят франков. Вышеозначенную сумму подсовывают под тазик с водой ( разумеется, не из-под крана ), и мир заключён. Мбете торжественно объявляет о тётином спасении. Тётя облегчённо переводит дух. Мы тоже.
Но это ещё не всё. Оказывается опасность миновала тётю лишь временно, и для того, чтобы мы могли спокойно просуществовать месяц-другой, Мбете пообещал изготовить колдовское снадобье и потребовал для этого белого петуха с правой лапой, обёрнутой в стофранковый билет. Через три дня петух должен быть в распоряжении Мбете.
Теперь, кажется, всё.
Мбете собирает свой реквизит ( в том числе и семь бумажек по пятьдесят франков каждая ) и уходит домой. А мы, мы снова встречаем нашего милого, на целых два часа потерянного друга, - солнце.
Так что если я до сих пор жив и здоров, то, разумеется, единственно благодаря заботам Мбете.
ФРАНСИС БЕБЕЙ ( Камерун )
СКАЗКА О ДОЖДЕ, ПЕСКЕ И САМОМ НАЧАЛЕ
...А тут самое начало всех наших морских сказок, когда не было ещё ни Грота, ни Рыб-драконыча, ни кота водяного. Даже Крайнего моря не было, ну вот совсем! Бродил только Колдун-Серого-Дождя по небу.
Ступал мягко-мягко с облака на облако, глядел вниз на землю, а земля ему улыбалась. Любила она его.
Колдуну было тоскливо: он три дня назад потерял свою кисточку, серую-прозрачную, которой рисовал дождевые нити. И теперь не могли облака пролиться дождём: висели хмурые, пузатые, проминались под ногами, а дождя не было - всё морось какая-то.
Шёл колдун, грустил, смотрел вниз: вдруг найдётся кисточка? И тут правда: нашлась.
Увидел он её в руках другого колдуна - то был Колдун-Песка-Солёного. Не солёного-песка-колдун, а именно так.
Тот бегал по рыжим скалам и гонялся за перекати-полем от нечего делать. Бегал себе и вопил, перекати-поле от него убегало с треском, а он нёсся за ним, размахивая руками. В самом деле, что ещё делать Колдуну в бескрайней пустыне?
И тут он чуть не наступил на что-то серебристо-блестящее. Остановился, поднял, смотрит - кисточка. Тут как раз и Колдун-Серого-Дождя спустился на туче.
- Отдай, - говорит, - это я её потерял.
- Чем докажешь? - скрипуче вопросил Колдун-Песка-Солёного и спрятал находку за спину. Дождевой колдун даже обиделся.
- Ну послушай, чья же ещё может быть эта кисточка? В простые краски её макать нельзя, цветом она не пишет, рисует только нити дождевые. Если ты мне её не отдашь, по всей земле дождя не будет, смотри уже небо какое хмурое.
- Мне и без дождя знаешь, как хорошо, - фыркнул песчаный колдун, - вот я бы поспорил с тобой интереса ради. Выиграешь спор - отдам тебе кисточку, а не выиграешь - моя будет.
- И о чём же ты хочешь спорить? - вздохнул колдун дождевой.
- А не знаю, - ответил песчаный, - я пока не придумал. Скажем... Ну вот... Видишь перекати-поле? Спорим, оно не зацветёт больше?
Дождевой колдун посмотрел в ту сторону. По рыжим скалам носилось перекати-поле: несуразное такое тёмное пятно, лохматое, страшное. Плачевно выглядело, скажем. Но выхода не было, Колдун-Песка-Солёного вредный, своего не упустит, даже если оно ему не нужно совсем. Подумал ещё чуть-чуть, ничего не придумал, и скрепя сердце ответил:
- Спорим.
И стали ждать. Долго ждали, не цвело перекати-поле, всё бегало по рыжим скалам, сначала просто, потом от колдуна. Вот уже и день, на который условились спор решать, а оно всё носится сухое и круглое. Сел дождевой колдун на туче и заплакал от безысходности.
А тут мимо летела его сова.
- Ты чего плачешь, свет мой? - спрашивает.
Колдун ей и рассказал всё. Как же, мол, рисовать теперь дождь, если проспорил песчаному негодяю любимую кисточку? Вот теперь навеки буду ему врагом.
Сова и говорит:
- Это ты зря. Эта штука, о которой вы спорили, она мёртвая совсем?
- Ага.
- Может она зацвести?
- Нет...
- Ну вот правильно, значит спорили вы о чуде, мол, свершится ли. А чем ждать чуда, почему бы его самому не сотворить?
- Это как же?
- А летим покажу.
И полетели к рыжим скалам искать перекати-поле. А там уже и песчаный колдун сидит на камне, ждёт, радуется - проспорил Дождик свою кисточку, хоть она и не нужна на земле.
Нашли, значит. И говорит сова: сотвори теперь дождь!
- Как же я без кисточки это сделаю? - прошептал Колдун.
- Просто. Ты ведь можешь и без кисточки. Дождь злится - бушует буря. Дождь плачет - ложится ливень. Дождь смеётся - даже камень цветёт...
И он понял. Ведь всякий художник, бродяга или бог, творит хоть и кисточкой, а сердцем - прежде всего. И так ему стало радостно это знать, что он рассмеялся легко и звонко, и чуть коснулся сухих веток тонкими пальцами.
Что тут началось! Перекати-поле зацвело, конечно, прямо сразу, но как - вам бы видеть. Сначала это были цветы: белые, синие, рыжие, на длинных стеблях поднимались выше; потом листья шире стали, потом стебли обернулись ветками, потом ветки сплелись и стали стволом...
Так и получилось оно - У-Рыжих-Скал-Ходячее-Дерево.
Посмотрел Колдун-Песка-Солёного на это дело и расстроился.
- На, - говорит, - свою кисточку, победил ты меня. Я вот обижусь на тебя теперь.
- Зачем же? - ответил дождевой колдун, - можешь себе её оставить. Я теперь сотворю любой дождь и без неё.
- А я куда её дену? - запротестовал колдун песчаный.
- Выбрось её совсем, - засмеялась Сова. Ну он и выбросил.
Сова полетела по своим делам, но прежде взяла обещание с Колдунов: чтобы больше не ссорились по пустякам, и чтобы в бескрайней-пустой-долине, что лежала у Рыжих Скал, что-нибудь сотворили вместе. А они так рады были помириться, что так и понеслись с песней через долину - Колдун-Песка-Солёного бежал по земле, бросал цветные узорные камни, длиииинные сухие травы, блестящие всякие штуки... А Колдун-Серого-Дождя подпевал ему с тучи, которая летела следом, и всё это на земле оживало.
Только вот пока они спорили, слишком много воды скопилось в той туче. И разлилась она на том самом месте неспокойным Крайним Морем. Неспокойным от смеха и звонких колдунских песен.
А уж куда эти двое убежали - может Сова только и знает...
Ходячее Дерево тоже отправилось следом за ними. Покачнулось, выпрямилось, сделало первый шаг - и пошло, и от первого шага его началось Время, о котором я и буду говорить после.
А кисточка брошенная попала в его (Времени) ветви. Прозрачную ручку ростки проткнули и проросли сквозь, и кто-нибудь наверное уже догадался, что она и стала небезызвестной Зелёной Кисточкой
КЕЛЕННАРО
ПАНЦИРЬ ЧЕРЕПАХИ
И БАРАНЬЯ ЛОПАТКА
Десять дней идёт густой снег, и в лагере чжоусцев вспоминают, как начинался поход. У шатра У-вана собрались восемьсот предводителей. Их созвал наследник, чтобы отдать последние почести и выполнить свой долг перед отцом - ваном, правителем Чжоу.
Многим странными показались действия У-вана, который видел свой сыновний долг в выполнении цели жизни Вэнь-вана - сокрушении Инь. Не предав тело отца земле, а приказав посадить Вэнь-вана на боевую колесницу, сын созвал предводителей, чтобы начать поход на Инь.
Все собрались у шатра У-вана. На боевой колеснице предводителя войск возвышалось тело Вэнь-вана. У-ван отдал приказ придворному оракулу начать гадание о походе. Оракул собрал траву, бросил на жертвенник, зажег и устремил взгляд на очертания переплетённых сгоревших стеблей. В волнении все молчали, а оракул бесстрастно произнёс: "Идёте против воли Неба!"
Собравшиеся опасливо переглянулись. У-ван побледнел и дал приказ гадать на панцире черепахи. Оракул покорно разжёг костёр и бросил в него панцирь. Раздался сухой треск. Панцирь выхватили из костра и положили на жертвенный стол. Остывая, панцирь продолжал трещать. Оракул коснулся его кончиками пальцев: остыл. Он внимательно разглядывал трещины, напоминающие иероглифы.
Все вновь насторожились. У-ван даже привстал на своём возвышении. Оракул взглянул на него и громко произнёс: "Свершится большое зло!"
У-ван упал на сиденье. Собравшиеся подняли глаза к нему. Вдруг наставник Цзян выбежал вперёд, смахнул рукавом с жертвенного стола панцирь черепахи и гадательную траву и гневно стал топтать их ногами:
- Мёртвая кость, сухая трава! Как они могут знать, что добро, а что зло? В поход! Что может помешать успеху нашего правого дела?!
Голос Цзяна гремел как гром и возвращал людям уверенность. В поход, выполнить волю умершего и желание народа!
У-ван отдал приказ выступать немедленно. Начался поход. В рядах чжоусцев шли воины многих племён и областей, страдавших от притеснения Инь.
Воины достигли Лои и готовились к переправе через реку, когда тучи закрыли солнце, налетел ветер, пошёл дождь со снегом. Дальше двигаться было нельзя. Сплошная пелена закрывала горизонт. Казалось, на пути Чжоу встало Небо, оно берёт под защиту Инь.
Многие вспоминали гадание, однако ж спали у стен Лои нормально.
Иным был сон У-вана в эту ночь. Из памяти не выходило гадание накануне похода.
У-ван лёг спать рано, когда пробила восьмая стража. Он впал в забытье, и ему приснился сон, который потомки будут передавать из поколения в поколение и который поутру все восемьсот предводителей воспримут как милость Неба. Снилось У-вану, что кончилась ночь и наступило утро дня под циклическими знаками Цзя-цзы. Глубокий снег, шедший десять дней, покрыл всю землю, все подходы к ставке чжоусцев в Лои.
Перед воротами временного дворца У-вана оказались неизвестно откуда прибывшие пять сановников в колесницах и два всадника. Они сообщили страже, что хотят видеть вождя чжоусцев. У-ван решил было отказать им в приёме, но вдруг Цзян обратил его внимание на то, что на снегу, толстым слоем покрывавшем землю, нет никаких следов от колесниц или копыт коней: это не обычные просители, это духи. Но как узнать кто они такие? Наставник предложил вынести приезжим горячего рису - ведь погода холодная - и спросить, в какой последовательности потчевать их, кто из них старший. Всадники ответили: "Сперва поднесите чашу владыке - духу Южного моря, потом духу Восточного моря, потом духу Западного моря, после него владыке - духу Северного моря, а затем - духу Жёлтой реки и нам - богу дождя и богу ветра".
Так У-ван узнал, кто его гости, и в указанном порядке, называя каждого по имени, пригласил к себе. Духи были довольны. И тогда чжоуский правитель сказал: "День сегодня пасмурный, вы прибыли издалека, что побудило вас?" Духи ответствовали: "Небо решило покарать Инь и утвердить Чжоу. И мы прибыли, чтобы исполнить это. Пусть по твоему приказу бог ветра и бог дождя займут достойные для них должности и будут в рядах твоих войск".
Цзян прервал сон У-вана и вывел его во двор. Была ещё ночь. Но снег прекратился, и в небе появились звёзды.
- Небо за нас! - воскликнул У-ван, вспомнив свой сон, и приказал войскам начать переправу через Жёлтую реку.
Сам У-ван сел в переднюю лодку, и, когда она достигла середины реки, тысячи пчёл, похожих на красных птиц, опустились по её краям и помогали лететь ей над волнами. Волны пели...
Рудольф Итс
НАДО НАКАЗАТЬ ДУХА - ХОЗЯИНА
Представте себе такую картину. Лето, примерно середина июля. Наши ХХ век, его30 - 40-е годы. Самый центр плодородной китайской равнины, лежащей между реками Хуанхэ и Янцзы. Деревня. Дома, вытянутые вдоль одной центральной улицы, смотрят на неё гладкими стенами и создают впечатление сплошной двусторонней глинобитной стены с небольшими вырезами калиток и неширокими, высокими, вровень с крышей, закрытыми воротами.
Да, улица упирается одним концом в небольшую площадь, в арку, отмечающую восточный вход в деревню с благопожеланием путнику навестить "Место у чистого источника" (так называется деревня) и каменную нишу, где высится почти двухметровая фигура деревянного духа - хозяина деревни и всей местности Чэнхуана. У его подножия - масса бумажных цветов, чаши с едой, курительные свечи.
Дело к вечеру. В это время семьи обычно усаживаются во дворе под навесом к вечерней трапезе. Вдруг с западного конца улицы шум трещоток, звон гонгов, крики : "Выходи!" Люди выскакивают на улицу. Мальчишки радостно, с удовольствием кричат: "Выходите, пойдёмте накажем духа - хозяина Чэнхуана!", "Пойдёмте накажем!" Процессию возглавляет старец.
Чэнхуан, дух - хозяин деревни "Место у чистого источника", серьёзно провинился. Дождя нет уже более двадцати дней. Поля иссохли. Каждая семья и все жители вместе постоянно приносят Чэнхуану жертвы и просят дождя. А дождя нет и нет. Кто виноват? Он - Чэнхуан! Ведь это он несёт обязанность духа - хозяина местности, это он должен договориться с Небом, чтобы вовремя шёл дождь, чтобы хорошим был урожай.
"Пойдёмте накажем Чэнхуана!" - кричит толпа, и уже к площади по улице идёт вся деревня - 10-12 тысяч человек. Большие и маленькие, мужчины и женщины. В воздухе стоит страшный шум от трещоток, от гонгов, от криков: "Накажем Чэнхуана!"
Вот и собрались они, гневные, обиженные, на площади перед нишей с Чэнхуаном. Задние не видят, что делается впереди, а передние несколько неуверенно толпятся перед изображением духа-хозяина.
Смолкли трещотки, смолкли гонги и крики. Толпа молчит. Представте себе 10-12 тысячную толпу перед духом-хозяином, молчащую, угрюмую, гневную. Да, Чэнхуану не поздоровится! Только дождь, внезапный дождь мог бы принести ему спасение и вернуть уважение обманутых в своих надеждах жителей деревни. Но небо безоблачно, и даже скрывшееся солнце не унесло дневную жару. Нет, дождя не будет! Участь Чэнхуана решена!
Старец деревни подошёл совсем близко к местному божеству и спокойно сказал:
- Мы просили тебя, Чэнхуан, по-хорошему. Мы носили тебе еду и цветы, зажигали благовонные свечи. Мы просили спасти наш урожай, но ты не отвечаешь на наши просьбы. Нам ничего не остаётся, как наказать тебя.
Старец взял у стоявшего рядом юноши бамбуковую палку и ударил ею Чэнхуана. Это послужило сигналом - все по очереди ударяли Чэнхуана, сбивая краску с его деревянного тела. Били местное божество и приговаривали:
- Будешь помнить свой долг, будешь исполнять наши просьбы?!
Далеко за полночь расходились удовлетворённые жители деревни - они поступили справедливо, наказали бездеятельного Чэнхуана. Последним уходил старец деревни. Он повернулся к Чэнхуану и сказал на прощание:
- Учти, что бить палкой - только первая мера. Не будешь исполнять свой долг, мы сполна с тобой рассчитаемся. Нам не нужно такое божество, которое ничего для нас не делает!
Прошло ещё десять дней, дождя всё не было, и погибали растения. И опять с западного конца деревни раздался крик: "Пойдёмте накажем, рассчитаемся с Чэнхуаном", загремели трещотки, зазвучали гонги. Такого же размера толпа, как и в первый раз, собралась на площади перед Чэнхуаном. Никому из стоявших сзади ничего не было видно, и они пытались хотя бы догадаться, что же происходит там, у ниши, где стоит божество?
А у ниши происходила примечательная церемония.
Опираясь на посох, перед Чэнхуаном стоял старец. Лицо его было гневным. Дождавшись относительной тишины, он неожиданно визгливым голосом прокричал:
- Ты неблагодарное и несправедливое божество. Мы поставили тебя на солнечной площади, чтобы ты заботился о нас, о наших полях, о наших животных, об установлении правильного порядка на нашей части Поднебесной - в нашей деревне. Мы постоянно приносили тебе жертвы. Мы даже побили тебя, чтобы напомнить о нас и о наших предках. Ты остался глух к нашим просьбам. Или небо от тебя отвернулось? Такой ты нам не нужен. Мы решили не только наказать тебя, но и уничтожить. В свидетели мы берём Небо, оно не будет против нас. Ну, молодцы, начинайте! - обратился старец к юношам, стоявшим рядом с ним.
Юноши с криками бросились к нише, вытащили Чэнхуана и стали крошить его. Через мгновение уже вся толпа пришла в движение. Каждому хотелось что-нибудь оторвать, отколоть от Чэнхуана. Крики, хохот, пыль стояли над площадью. Наконец все успокоились, толпа отошла от ниши и с удивлением люди увидели, что в нише не осталось никаких следов Чэнхуана. Его по кусочкам растащили. Осталась деревня без духа - хозяина местности, без Чэнхуана.
Какой-то испуг опустился на лица пожилых, да и молодым было неуютно перед пустой нишей.
- Сородичи,- вдруг раздался вновь над площадью голос старца,- не надо отчаиваться. Мы уничтожили, наказали бездеятельного Чэнхуана, мы же поставим нового хозяина, создадим его, и он будет честно исполнять свой долг.
- Создадим, сделаем,- радостно загудела толпа.
Под руководством старца десятки умельцев пошли в дальний лес, где ещё можно было найти большие деревья. Выбрали хорошую толстую сосну. Спилили её, приготовили чурбаны, принесли их в деревню. Вдали от любопытных глаз отобранные старцем резчики по дереву создавали новое местное божество, нового Чэнхуана. Там, где его делали, никто не имел права появляться, кроме старца и мастеров. Кто и что резал? Кто и чем красил? Никто не знал, но к концу четвёртого дня тело нового Чэнхуана было готово. Трём старым женщинам приказали изготовить костюм Чэнхуана - несшитую генеральскую юбку-передник, куртку, сапоги на толстой прошивной матерчатой подошве. Сам старец сделал крылатый головной убор для божества.
Утром пятого дня после уничтожения старого Чэнхуана новый дух был совсем готов. Вновь в небо полетели теперь уже радостные крики, взметнулись песни. Огромная толпа вновь сопровождала юношей, которые шли за старцем и несли на вытянутых руках нового двухметрового Чэнхуана.
Все дошли до восточной площади. Старец подал знак, и нового Чэнхуана установили в нише. Тут же кто-то поставил чашу с рисом, кто-то бросил цветок из бумаги, кто-то зажёг свечи. До полудня ходили деревенские поодиночке и семьями к Чэнхуану, одаривая его, представляясь ему и прося у него помощи, поддержки в своих делах, в жизни деревни.
Поздно вечером на опустевшей площади появился старец. Он был один. Он подошёл к нише, опустился на колени, укрепил тонкую благовонную свечу, зажёг её и поизнёс:
- Ты - новый Чэнхуан, ты - наше божество, наш покровитель и защитник. Просим тебя, помогай нам, не заставляй нас гневаться на тебя, наказывать тебя!
Старец встал с колен и пошёл домой, с трудом различая дорогу в наступившей темноте жаркой июльской ночи.
Несомненно, подобная ситуация уникальна в принципе, но совсем неуникальна для старого Китая, где рациональный взгляд крестьянина на взаимоотношения между ним и богами был нормой. Такое смелое и вольное обращение со своими духами и богами расковывало сознание народа, снимало преграду между мирами людей и богов...
Рудольф Итс
ХОЗЯЙКА НОЧИ ХОСЯДАМ
"За берестяной покрышкой чума шумела тайга, поскрипывая ветвями деревьев, в дымовое отверстие в центре верхушки чума я различал далёкие звёзды.
Было мирно и спокойно, и как будто куда-то далеко уходило представление о покинутых тобой обителях, оставленных друзьях и близких, о суетливой и торопливой жизни современного города. Всё прошлое теряло очертания реальности, превращаясь в память, сновидения.
- Ха-ха, эх-ха, ха! - раздалось близко, рядом с чумом. Видимо я заснул и проснулся от этого человеческо-нечеловеческого хохота. Прислушался.
- Ха-ха, хи-ха, эх-ха! - неслось из-за чума и откуда-то сверху. Странный, даже страшноватый хохот разлетелся по ночной тайге. Что-то затрепетало вверху за чумом, нечто как будто вздохнуло и вновь по-человечьи нечеловеческим голосом засмеялось:
- Ха-ха-ух, хи-ха-ха!
Ульяна выскочила из своего полога, испуганно задёрнула тиску на входном отверстии и бросилась к еле тлеющему костру. Наклонилась над углями, бросила на них шепки и стала дуть неистово, постоянно испуганно озираясь.
И вновь за чумом что-то ухнуло, будто вновь хихикнуло, но уже над костром разгоралось пламя, оно поднималось вверх, осветило чум и пробилось сквозь его берестяные покрытия в ночь.
Где-то затрещали сучья, что-то как будто захлопало крыльями, и наступила вновь тишина ночи. Ульяна забралась в полог, костёр продолжал гореть, а я поспешил поймать разбуженный странным хохотом сон.
Наступил новый день. Я проснулся поздно, хозяин уже ушёл на протоку проверять сети, хозяйка возилась с мукой, готовя тесто для лепёшек. Лицо у неё было спокойным, как будто не было ночного хохота или он был слишком привычен для неё. Привычным для неё, но не для меня.
Я не мог забыть ночного смеха, нечеловеческих звуков, произнесённых по-человечьи. Я знал, что не было ни людей, ни привидений в ночной тайге и переполох у чума произвело какое-то живое существо.
Мне не терпелось расспросить Ульяну, но я помнил важное правило полевой экспедиционной работы - никогда не торопись с расспросами, пусть пройдёт какое-то время. Я усмирил своё нетерпение, вышел из чума, пошёл к палатке друзей. Они ещё спали, даже Клава не проснулась с восходом солнца.
Я растолкал спящих и спросил:
- Ночью ничего не слышали, не видели?
- Ничего, - поспешил ответить за всех Илья, - разве что-то случилось?
- Я тоже ничего не слышала, - сказала немного погодя Женя, а Клава просто добавила:
- Я спала, да и все спали довольно крепко.
- А я так спал, что мне даже приснился сон, тайга, люди и далёкий громкий смех, - сказал Саша.
- Что-то случилось, раз ты спрашиваешь? - допытывался Илья.
- Да. нет, просто я, видимо, тоже спал и видел сон, а во сне слышал хохот и смех, - слукавил я и, предложив Клаве и Саше приготовить завтрак, пошёл к протоке, где хозяин стойбища Павел Топков ставил сеть.
Я решил вернуться и расспросить Ульяну, улучу минутку и спрошу.
Ульяна катала тесто в деревянной плошке. На камнях костра стояла сковорода. На ней хозяйка собиралась печь лепёшку. Я ошибся. Ульяна собралась делать рыбник. Приготовленное тесто она разделила на две доли, раскатала две лепёшки. Одну положила на сковороду, затем на неё положила распластанную, очищенную от вязиги жирную стерлядь и прикрыла её второй лепёшкой, сцепив по краям обе лепёшки - верхнюю и нижнюю. На сковороду ульяна добавила растительного масла и положила тонкие поленья в костёр.
Рыбник жарился, шипело масло, и вскоре аппетитный запах заполнил чум.
Был тот момент, когда хозяйка на мгновение оказалась свободной от дел, и я поспешил задать ей вопрос:
- Ульяна, а зачем ты ночью костёр шуровала?
- Хозяйка равнодушно посмотрела в мою сторону и, то ли спрашивая, то ли утверждая, произнесла:
- Так, значит, и тебя разбудил смех Хосядам?
- Кого-кого? Хосядам? Так это же смерть, хозяйка ночи и тьмы!
- Да, парень, она самая. Она нередко посещает людские стойбища ночью. Её обычно не слышно, не видно, но иногда, как вчера ночью, она хохочет - пугает людей. Отцы наших отцов говорили, что хорошо, когда Хосядам хохочет, - да, она пугает людей, но и сама выдаёт себя. Хуже, когда она творит своё зло тихо, беззвучно, - тогда от неё не спасёшься. А так, как только услышишь её смех, её хохот, не бойся, бросайся к костру, раздувай огонь, озаряй его светом чум и тайгу. Смерть - Хосядам - сама испугается и уйдёт от твоего стойбища.
Если ты не спал, ты видел - я раздула огонь, и Хосядам ушла прочь, больше не было её смеха, и тайга стояла беззвучная. Огонь наш сородич, он наш защитник, вот почему нельзя его передавать из своего жилища чужеродцам - это всё равно что оставить родное дитя или родного старика у чужих людей.
- А как она выглядит, эта ваша Хосядам?
- Почему "ваша" парень? Хосядам одна на всём свете. Она и твоя и моя, но встречаться с нею не стоит. Я её не видела, да и кто её увидит, уже ничего никому не расскажет. Дай тебе счастья свидеться с ней в конце твоей жизни.
Хозяйка ловко перевернула рыбник - снизу он уже подрумянился - и деловито сказала:
- Зови своих, будем чай пить и рыбник есть, небось такого ещё не пробовали?
Да, такого мы не едали. Жирная стерлядь пропитала пресное тесто рыбника, сама рыбина внутри лепёшки стала нежной. Объедение... Позже я отведывал и "утник", и "гусник", и "курник". Две лепёшки обволакивали утку, то ли гуся, то ли куру - и на сковороде спекался вкусный сибирский пирог.
Хватит о еде.
С того дня я желал увидеть Хосядам. Я не боялся встречи. Я верил, что это живое существо, наделённое кетами именем смерти за страшный нечеловеческий смех, звучащий по-человечьи в ночи. Ночь как противовес дня обычно стихия сил зла и другого, не дневного, не солнечного мира живых.
Долго мне пришлось ждать новой встречи с хохочущим ночным существом, которого кетская традиция наделила роковым могуществом над людьми. Такая встреча состоялась через много месяцев, за тысячу километров от первой, далеко на севере от стойбища Тонкова, на берегу Мадуйского озера.
Тогда была тоже ночь. Я остановился в чуме Ильи Серкова, на самом берегу озера, где редкие деревья лесотундры подступают к синей воде...
...Смех, хохот донёсся прямо от деревьев. Я проснулся, выскочил из полога и бросился не к костру, а к выходу. Выбрался наружу и притаился. С трудом различаю силуэты деревьев, озираю небо. Вот-вот появится луна. Очень хочу, чтобы она вышла немедленно и высветила озеро, берег, лес, чум.
- Ха-ха, ух-ха, хи-ха, - резко понеслось с верхушек сосен. Я, крадучись, пошёл к ним. Вот и луна поднялась. Её бледный свет выхватил из темноты ветви, отделил их от кроны, и я увидел какую-то лохматую серо-белую массу, похожую на сову или филина. Такой же нахохлившийся загривок, светящиеся в ночи глаза. Птица захохотала и затрепетала крыльями. В чуме проснулась хозяйка. Вспыхнул раздутый ею огонь костра, и, как огромный фонарь, засветился чум. Птица встрепенулась и улетела прочь.
Хосядам, хозяйка ночи, смерть - всего-навсего птица, полярная сова, как я узнал позже у орнитологов. Она хохочет, и смех её поражает воображение. Нечеловечий смех превратил птицу в роковое существо в представлениях далёких предков кетов. Они давным-давно очеловечили её, превратив в фантастическую хозяйку людских судеб, в самое смерть.
Наделив полярную птицу мифическим могуществом и веря в него, древние кеты выстроили легендарную цепь превращений смерти Хосядам. Легенда связывает Хосядам с великим богатырём Альбой.
Богатырь Альба решил избавить людей - кетов -от смерти. Облачился в военные доспехи и, выйдя на тропу, погнался за Хосядам. Прикинулась Хосядам лисицей и юркнула в ольховник, стал Альба лайкой и погнался за ней. Догнал уже у Енисея, занёс палицу, но удержал руку, услышав мелодичный звук струн и песню. Брат Альбы сидел на высоком берегу, играл на струнах и пел, а голос у него был приятный, заслушался Альба. В это мгновение превратилась Хосядам в плотву и ушла глубоко в Енисей. Рассердился Альба, выхватил из колчана стрелу, натянул лук и поразил брата. Упал брат на крутой яр, истекая кровью. Стал Альба тайменем и понёсся за плотвой - Хосядам. Уже догоняет её, уже вот-вот схватит. Выскочила из воды Хосядам, стала птицей и понеслась ввысь, в небо. Выскочил из воды Альба, стал опять богатырём, свистнул своих оленей, вскочил в санку и помчался за Хосядам. На небе скопище звёзд. Млечный путь - это по-кетски дорога Альбы - след полозьев его санки. Гонит Альба Хосядам по небу, догонит, убьёт смерть - Хосядам, и будут люди жить вечно, а пока Хосядам является в ночи и хохочет, чтобы пугать людей".
Рудольф Итс
ХОРОШЕЕ МЕСТО
― Сильный демон, ― сказал шаман, поводя носом. ― Будет держать, ничего не выпустит. Вождь людей полян раскрыл мешок с костяными бусами. ― Мы отняли это у людей леса. Это их вещи. Если они придут сюда, скажи, он отдаст им сокровища? ― Нет, ― уверенно сказал шаман. ― Сильный демон. Ничего не отдаст, держит, не выпустит. Отдаст только тому, кто закопал. Демоны любят сокровища живых. ― Хорошо, ― ответил вождь. Костяной нож вошёл шаману под лопатку. ― Тебя придётся оставить здесь, ― сказал вождь, старательно изображая на лице раскаяние: всем известно, что духи мёртвых злы, но очень доверчивы. ― Ты знал опасное. Мне жалко тебя. Видишь, я плачу, ― вождь заморгал глазами. ― Ты был самый сильный шаман среди живых, а теперь ты самый сильный шаман среди мёртвых. Быть мёртвым ― очень, очень почётно. Он отволок тело в овраг, потом спрятал мешок между сухими корнями большого дерева, завалил мусором щели. Лёг рядом и накрыл голову руками. ― Демон, ― сказал он, царапая губы о землю, ― охраняй мои сокровища. Это моё. Если придут люди леса, не отдавай им. Эти бусы мои. Из-под земли донеслось рычание. На обратном пути его поймали лесные люди. Вождь не вынес пытки горящими ветками, и рассказал про два кривых дерева. Лесные люди отправились туда всем племенем. Больше они не тревожили людей полян. ― Здесь, ― Чолхан показал рукоятью плети перед собой. На краю овражка росли два скрюченных деревца, побольше и поменьше, похожие на человеческие руки. ― Веди пленных, ― не оборачиваясь, приказал он сотнику. ― Пусть копают. ― Мой господин, надёжно ли место? ― спросил Ахтык-бек, придерживая своего коня. Вороной жеребец с коротко подстриженной гривой застыл, как вкопанный. Чолхан в очередной раз пожалел о своём подарке. ― Я знаю, что здесь живёт дух. Он очень любит сокровища, и никому не отдаёт их, кроме того, кто их сюда положил, ― осторожно ответил он молодому батыру. ― Не стоит беспокоиться. Пленники — худые, измождённые люди — уже рыли яму у корней большого дерева. Рядом лежала гора мешков из промасленных шкур и тугие кожаные мешочки с монетами внутри. В глубине ямы зазвенело: видимо лопнул мешочек с монетами. Ахтык-бек молча показал стражникам на яму, и те, нестройно галдя, полезли в грязь — присматривать за ханскими сокровищами. Сотник, чувствуя на себе испытующий взгляд владыки, спрыгнул с коня и направился к яме. ― Пленных зарезать? ― поинтересовался Ахтык-бек. ― Не надо, ― неожиданно сказал Чолхан, ― их убьёт дух. Они прикасались к моим сокровищам. Ты увидишь, как это будет. Когда солнце коснулось горизонта, яма была засыпана. Чолхан и Ахтык-бек, спешившись, подошли к деревьям. Чолхан прикоснулся щекой к стволу и что-то прошептал. Откуда-то снизу донёсся странный глухой звук. Чолхан удовлетворённо кивнул, и снова сел в седло. Пленники, удивляясь тому, что остались живы, поволочились обратно, подгоняемые нагайками воинов. Первый упал старик с белыми волосами. Последним умер сотник. Его кобыла легко стряхнула со спины мёртвого седока и с шумом помочилась на труп, после чего повалилась на бок и быстро издохла. В живых остался один человек — долговязый юноша с обожжённым лицом. Ничего не понимая, они смотрели на гору трупов. Чолхан расхохотался. ― Иди. Ты честный. Иди, ― сказал он и махнул рукой, отпуская. Пленник, испуганно оглядываясь, побрёл к лесу. ― Они все, ― владыка ухмыльнулся, ― что-то взяли из того лопнувшего мешка. И те, кто копал, и воины. Я знал, что они возьмут. Я знаю людей. ― Зачем ты отпустил этого? ― спросил Ахтык-бек. ― Он расскажет про место. ― Он будет молчать. А если расскажет — пусть. Те, кто прикоснётся к сокровищам, умрут, а сокровища останутся в земле. Дух возвращает сокровища только их хозяевам. У них два хозяина. Я и ты. Ты же мне как сын, ― Чолхан особенно полюбил эти слова после того, как приказал Ахтык-беку тайно убить одного из своих сыновей: мальчик уже начал задумываться о том, что его отец достаточно стар, чтобы отправиться к Тенгри. Чолхан думал иначе. Ахтык-бек безупречно выполнил поручение, за что и был приближен... Ахтык-бек выжал из себя угодливый смешок. Через два дня Ахтык-бек задушил старика во сне. Войска его не поддержали, и в тот же день с молодого батыра сняли кожу. На поиски сокровищ отрядили две сотни. Потом ― ещё две. ― Здесь, ― прошептал Анчутка, оглядываясь на напарника. Анчутка был старым, опытным вором, коему были ведомы многие тайны ремесла. Чиряк поставился в ватагу без году неделя, но уже успел прославиться нахрапом и воровской удачей, без которой в таких делах амба. Местечко было так себе: овражек, да два кривых деревца над ним. ― Здесь, говорят, не только наши, а многие прячут, ― зачастил Анчутка, ― кто что... А ещё сказывают, что в этих местах немалые клады лежат. Да только лучше их не искать. Потому как ежели кто такой клад отыщет, так его тут же чеканашка хватает за одно место, и в самое пекло утаскивает... ― Враки всё, ― Чиряк поморщился, ― чеканашку тебе подавай... Бабьи разговоры. ― А вот и не враки, ― Анчутка хитро прищурился. ― Ты под ноги себе глянь. Это что, по-твоему? Чиряк наклонился, глянул, и с проклятием отшвырнул от себя изгнивший мосол. ― Тут в земле костей человечьих, ― склонился к нему Анчутка, ― видимо-невидимо. Эту, знать, дожжём вымыло... ― Ну, знать, убили кого-то, ― напарник уже взял себя в руки, ― нам-то что с того? ― Старые воры сказывают, ― вздохнул Анчутка, ― они сами мрут, ежели до чужого добра коснутся... Ё! Смотри-тко! В ямке остро блеснула серебряная чешуйка. Чиряк ловко присел и схватил денежку. ― Я первее сказал, ― завёл было Анчутка, но Чиряк так зыркнул на него, что тот заткнулся. Чиряк подкинул на ладони чешуйку. Она казалась на удивление новенькой, нестёршейся. ― А может, и впрямь здесь клады лежат? ― Чиряк попробовал монетку на зуб, кивнул. ― Серебришко-то хорошее... Только вот что: подлое это дело ― в земле ковыряться. А нам, людям вольным, то не пристало, ― он стремительно размахнулся и бросил монетку в овражек. Анчутка вытращился на Чиряка, не понимая. Под землёй что-то ворохнулось. Деревья вздрогнули. Чиряк обернулся и со всего маха засадил старому вору под дых, а когда тот согнулся, отоварил кулаком по роже. ― Быстро уходим, ― сквозь зубы процедил он, таща мычащего от боли Анчутку за ворот. ― Удача воровская меня спасла, ― через небольшое время объяснялся он, сидя на лавке и подливая Анчутке хлебного вина. ― Я как взял эту денежку, так меня снизу всего и скрутило, вот как хошь, верь ― не верь, а худо мне сделалось. А такое у меня бывает, когда совсем того... амба. Вот смотрю я на денежку ту, и думаю: ежели ещё хоть малый миг её в руках подержу, так и того... там и останусь. Чуть не обделался, ― Чиряк скорчил харю. ― В чеканашку теперь... веришь? Скажи, а? ― изрядно подобревший от хлебного Анчутка с трудом ворочал языком. ― Верю ― не верю, то моё дело, ― протянул Чиряк, ― а больше я туда не пойду. И прятать там ничего не буду. Не хочу, и все тут дела. ― Здесь, ― расслабленно мотнул головой Степан Онуфриевич. Реденькая рыжая бородёнка растрепалась, раздуваемая ветром. Пресловутое место выглядело вполне невинно: полевой овражек, на краю которого росли два хиленьких, перекорёженных деревца, смахивающих на костлявые руки. ― Вот тут его и нашли, батюшку вашего, Коля... ― Степан Онуфриевич приобнял молодого наследника за плечи. ― Здоровый вроде человек, мне бы то здоровье... и вот так вот ― умер. Был ― и нету. Очень подозрительно это случилось, вы не находите? ― Жил-жил, да и умер. Очень натуральное дело, ― грубовато перебил Николай Иванович досадливо дёрнул плечом. Он стеснялся неопрятного и болтливого старика, но не хотел этого показывать. ― Вот вы говорите ― «натуральное дело», ― тут же прицепился Степан Онуфриевич, ― а в моё время иначе говорили. В моё время сказали бы ― «дело божеское». Чувствуете ли разницу? ― ехидно ухмыльнулся старикан, и тут же согнал с себя усмешечку, поджал губы корабликом. ― Раньше-то люди в Бога веровали, а сейчас ― в натуру, сиречь в богиню языческую... Вот и здесь: для вас, к примеру, трагическое происшествие с родителем вашим... мир праху его, хороший был человек... значит, о чём бишь я? Да, вот же: дело сие представляется вам проходящим по ведомству натуры. А я так думаю, тут всё не очень просто... Со следователем говорили? Знаете про ту историю? ― Ну да. Мужики, нашедшие тело моего... моего отца, ― смутившись ещё сильнее, буркнул Николай Иванович, ― показывали на следствии, что в руке покойного якобы была зажата золотая монета. Которую они, по собственным своим показаниям, выбросили в овраг... ― Вот и я про то. Места тут такие, Коля, ― вздохнул старик, ― места тут такие. Уж на что наши мужички люди корыстные... бывало, что и пьяных, и мёртвых раздевают, а уж по карманам пошарить ― так это за святое дело считается... такой народ! да-с... а вот с этого места, где мы сейчас имеем удовольствие обретаться, никакой мужичонка, даже самый разбойник, ничего не возьмёт. Пачку ассигнаций положи ― не возьмут! Вот ведь как... ― А что? Какая-то легенда? ― Николай слегка заинтересовался. ― Есть тут такое поверье, что в этих местах обитает... нечистый. ― Последнее слово Степан Онуфриевич произнёс почему-то шёпотом. ― Дьявол? ― Николай усмехнулся. ― Собственной персоной. И будто бы он стережёт здесь великие сокровища. Только вот в чём закавыка: достать-то их нельзя. Ибо нечистый отдаёт их только законному владельцу... а остальных того-с, примаривает. А сокровища возвертает взад, на то же место... ― Экий, однако, нечистый получается законник и крючкотвор, ― пожал плечами Николай Иванович. ― Нам бы побольше таких чертей, а то, знаете ли, очень уж воруют в нашем славном отечестве... ― Ну, где-то оно так, ― Степан Онуфриевич потеребил бородёнку, ― а только не здесь. А вот ваш батюшка, Иван Деменьтевич, покойник, тот того-с... посягнул. И настигла его за это подобающая кара. Вот и думай. ― Я знаю, что батюшка, ― Николай поморщился, ― интересовался народными поверьями, преданиями... Но, простите уж, по здравосмысленному рассуждению полагаю, что это всё глупости. А насчёт золота ― легенда. Мужик, конечно, разный попадается, а вот никогда не поверю, чтобы не украл. Это дело решительно невозможное. При нынешнем экономическом строе... ― Думаете, вздор говорю? А давайте проверим! ― оживился Степан Онуфриевич. ― Вот я сейчас положу... скажем, вот сюда, ― он показал на гладкий, отполированный дождями камень, лежащий в корнях кривого деревца, ― пятачок-с. Для наших мужичков ― деньги. И прошу заметить, он так и будет лежать... ― Сюда мало кто ходит, ― возразил Николай Иванович, ― не увидят. Да и что это за искус, на пятачок-то... Берите выше, что-ли... ― Ах вот как? Хорошо-с! ― старикан совсем распетушился. ― Но тогда... и вы, Коля, тоже поучаствуйте. Давайте так: у вас с собой есть что ценное? Али как? ― Что-нибудь найдётся, чай не нищие, ― необдуманно брякнул Николай Иванович, и тут же пожалел об этом. ― А-атличнейше! И что же? ― Денег у меня с собой сейчас нет, ― Николай Иванович отчаянно злился на то обстоятельство, что его помимо воли втягивают в какое-то дурацкое пари, но ничего не мог поделать. ― Только разве часы... Хотя нет же, вот... ― он достал массивный золотой полуимпериал.
Харитонов М.
СИНИЛЬГА
"...На двух врытых высоких столбах лежала колода. Она сверху была прикрыта широкими кусками бересты.
Береста голубела и, казалось, вздрагивала, словно лежавший под ней мертвец тяжко вздыхал.
"Это ветром", — одинаково подумали оба, но голубой тихий воздух не колебался.
Месяц привстал на цыпочки и никак не мог подняться над тайгой, только лениво поводил серыми бровями.
В щель колоды свисал плетью черный жгут.
— Это ее коса... Шаманки-то...
— Черная какая!
Голоса их казались чужими, словно звучали из-под корней тайги.
Взглянули друг на друга: лица бледно-зеленые, как у мертвых. Прохор ощутил в груди щемящий холодок.
Вдруг, внезапно вскрикнув, они кинулись прочь. Жуткий страх мчал их через тьму и непролазную трущобу,
как белым днем по широкой степи..."
Лицо Прохора вновь стало юным. Он лежал, закрыв глаза, на губах улыбка. А
думы безудержно уносили его все дальше, дальше.
Тишина. Всплескивают весла. "Должно быть, шитик". Нет, это камыши шумят.
Нет, соболь крадется к задремавшей птице.
- Бойе... Проснись, бойе...
Прохор открыл глаза. Склонившись над ним, сидела девушка. Маленькие яркие
губы ее улыбались, а прекрасные глаза были полны слез.
- Значит, хочешь уйти, покинуть?
- Да, хочу... - сказал Прохор, и ему стало жаль девушку. - А может быть,
останусь. Поплывем с нами.
- Нет, нельзя... Я в тайге лежу. Меня караулят.
- Что значит - лежу? Кто тебя караулит?
- Шайтаны, - сказала она и засмеялась печальным смехом. - Еще караулит
отец. - Она совсем, совсем хорошо говорила по-русски, и голос ее был нежный,
воркующий.
Прохору лень подыматься. Он взял ее маленькую руку и погладил.
- Как тебя звать?
- Синильга. Когда я родилась, отец вышел из чума и увидал снег. Так и
назвали Синильга, значит - снег... Такая у тунгусов вера...
Звезд на небе было много. Но самоцветных бусинок на костюме девушки еще
больше. Прохор ласково провел рукой по нагруднику-халми. Грудь девушки
всколыхнулась. Девушка откинула бисерный халми и прижала руку юноши к зыбкой
своей груди:
- Слушай, как бьется птичка: тук-тук! - Она совсем близко заглянула в его
глаза. Нашла его губы, поцеловала. - Бойе, милый мой, - в голосе ее
укорчивая тоска, молящий стоп.
Прохору стало холодно, словно метнуло на него ветром из мрачного ущелья.
- Вот, лягу возле тебя... Обними... Крепче, бойе, крепче!.. Согрей
меня... Сердце мое без тебя остынет, кровь остановится, глаза превратятся в
лед. Не ветер сорвет с моих щек густоцвет шиповника, не ночь погасит огонь
глаз моих. Ты, бойе, ты! Неужели не жаль меня?
Прохор в этот миг заметил сидевшую на обрывистом камне, над самой водой,
молодую вдову-тунгуску. Грудь ее дрожала от глухих рыданий, и черные
распущенные волосы свисали на глаза. Прохору вдруг захотелось причинить
девушке страдание, и он сухо сказал:
- Нет, Синильга, не жаль тебя. Вот ту жаль... Синильга молча встала и,
подбежав, столкнула вдову в реку, а сама возвратилась холодная.
- Неужели густые сливки хуже прокисшего молока? Эх, ты!.. - сказала
Синильга и легла возле него на золотом песке. - Не любишь, значит?
- Я другую люблю, - прошептал Прохор, не в силах оторваться от влекущего
к себе лица Синильги. - Ты прекрасна, но та лучше тебя во сто раз.
- Ах, бойе! - вздохнула девушка и вся померкла. - Оставайся здесь,
оставайся! Я научу тебя многому. Любишь ли ты сказки страшные-страшные? Я -
сказка. Любишь ли ты песни грустные-грустные? Я - песня, а мое сердце -
волшебный бубен. Встану, ударю в бубен, поведу тебя над лесом, по вольному
бездорожному воздуху, а лес в куржаке, в снегу, а сугробы глубокие, а мороз
лютый, и возле месяца круг. Ха-ха-ха!.. Ой, горько мне, душно!
И она заплакала и стала срывать с себя одежду, но не могла этого сделать:
словно холодное железо пристыла одежда к ее телу. Плакала Синильга долго,
ломала руки в последней тоске, и плач ее сливался с другим плачем:
взобравшись на скатный белый камень, видимый среди ночи при свете звезд,
навзрыд рыдала с того берега вдова. Прохору все еще лень подняться; он
только слушал, и ничто не удивляло его.
- Не верь вдове! Она притворщица; плачет о том, чего не было, ищет, чего
не теряла.
Синильга все ближе придвигалась к нему, - он отодвигался:
- Ты холодна, как снег, Синильга.
- Я снег и есть.
- Синильга! Если б ты была она, я бы любил тебя.
- Бойе! Я и есть - она, она и есть - я... Разве не узнал?
- Я никогда не видал ее. Я только слышал про нее сказку... Та -
мертвая... Но я возвращу ей жизнь.
- А я не мертвая? Я, по-твоему, живая? Бойе! Вот, поцелуй меня жарко,
жарко. Брось меня в костер твоего сердца, утопи меня в горячей своей крови,
тогда я оживу. Ох, тяжко мне в гробу лежать одной и хо-о-лодно...
Прохору стало жутко. Он придвинулся вплотную к костру и никак не мог
оторваться взором от Синильги: столь прекрасна она была.
- Значит, ты шаманка? Та самая, что...
- Та самая.
Словно льдина прокатилась по спине его. Задрожав, он крикнул:
- Врешь!!!
- Прохор Громов! - вещим резким голосом произнесла Синильга.
- Откуда ты знаешь? Ты кто? - весь холодея, юноша вскочил.
Та же ночь была тихая, звездная. Прохор перекрестился, вздохнул. Он хотел
тотчас же записать этот странный сон, но отложил до завтра: голова была
тяжелая, слипались утомленные глаза. Подживил костер и крепко, по-мертвому,
заснул.
( Угрюм река )
РУДРА
Грозный Рудра, подобный языку испепеляющего пламени, взметнулся к небу, выйдя из чела мироздателя Брахмы. Порождённый гневом величайшего из небожителей, в ком заключены все боги и все имена богов, одинокий, свирепый и мрачный, он избрал путь отшельника и устроил себе жилище в царстве вечной зимы. Похожий на дикого охотника, скитался он по горным ущельям, с чёрным луком в руке блуждал по кедровым лесам. Закутавшись в лохматую ячью шкуру, жёг костры среди ледяной пустыни, и лик его принял багровый оттенок огня. Хищные звери, ласкаясь, ползали перед ним на брюхе и целовали его следы, ибо дана была ему великая власть над всеми животными. Пашупати - владыка зверей звали Рудру.
Но не только над миром бессловесных существ простиралась могучая рука Гневного. Вездесущий, он оставлял горные долины, ослепительные снега и летел на крыльях траура над миром. Его огненные стрелы не знали промаха, болезни и мор невидимым дождём опадали на сёла и города. Но в сердце его всегда теплилось сострадание. Внимая мольбам о пощаде, он не только казнил, но и миловал; посылая болезни, сам же давал исцеление от них. Поэтому люди всё чаще стали называть его Шивой, что значит Милостивый. Долгое время он был безраздельным хозяином Гималаев. Боги Индии и по сей день живут в обители вечной зимы. С ледяных сверкающих пиков следят они за неподвластным даже божеской воле бесконечным вращением колеса причин и следствий.
Но не только над миром бессловесных существ простиралась могучая рука Гневного. Вездесущий, он оставлял горные долины, ослепительные снега и летел на крыльях траура над миром. Его огненные стрелы не знали промаха, болезни и мор невидимым дождём опадали на сёла и города. Но в сердце его всегда теплилось сострадание. Внимая мольбам о пощаде, он не только казнил, но и миловал; посылая болезни, сам же давал исцеление от них. Поэтому люди всё чаще стали называть его Шивой, что значит Милостивый. Долгое время он был безраздельным хозяином Гималаев. Боги Индии и по сей день живут в обители вечной зимы. С ледяных сверкающих пиков следят они за неподвластным даже божеской воле бесконечным вращением колеса причин и следствий.
НАРОД КАВА
Там, где южный Китай граничит с Бирмой и Лаосом, в приграничных джунглях обитает небольшой народ кава. Странная и страшная слава ещё в 40-е годы ХХ века окружала этот народ. Близкие и дальние соседи говорили с испугом о том, как охотники кава отправляются в долгие походы за человечьими черепами, которые они устанавливают на шестах вокруг рисового поля. Ещё говорили, что тропы сквозь джунгли к своим селениям кава напичкали самострелами, которые поражали каждого чужака смертельным ядом.
В такой славе была доля правды.
Горы здесь такие же неуютные, как и порожистые реки, которые несут мутные жёлтые воды, горы обнажают жёлтые склоны, редко покрытые кустарниками и деревьями.
Когда направляешься через горы резко на юг, пересекая приток Меконга, то попадаешь на широкую равнину, покрытую бурно и вечно цветущей и зеленеющей растительностью тропиков. В густых зарослях переплетались лианами восковые деревья падуба, магнолии, пальмы и араукарии. Даже с горы не видно в долине жилья - только зелёный океан, оттеснивший горы к дальнему горизонту.
Лесная тропическая чащоба начинается сразу от берега притока Меконга, и нигде нет какого-либо просвета или прохода в стене стволов и перехвативших их толстенными канатами лиан. Идёшь вдоль притока или плывёшь по нему и неожиданно натыкаешься на места водопоев слонов, а то и буйволов. Должны же быть их тропы через лес и в лесу? А буйволы? Разве не к человеку привязаны они, разве их присутствие не выдаёт и присутствие человека.
Очень хочется разыскать охотничью тропу, которая от реки должна вести в лес, к селению. Найти такую тропу, такой проход - ещё не значит найти дорогу к людям, тем более к тем, которые сами себя называют кава - "люди леса".
В тот год - тридцатый год со дня провозглашения Китайской Народной Республики, когда страна стала возрождаться после долгих лет разгула "культурной революции" и утрат, нанесённых "великим скачком", в пределах автономного уезда кава, в юго-западном углу провинции Юньнань, появились китайские этнографы. Их было всего шесть человек. Хотя двое, Чжен Вэй и Ван Цзи, хорошо знали язык кава, сотрудники Куньминской академии общественных наук порекомендовали взять из местного института национальностей студента четвёртого курса Булана. Булан оказался на редкость полезным членом экспедиции. Он первый нашёл проход в чаще, хотя покинул эти края уже более шести лет назад.
Экспедиция отправилась от уездного центра на лодках с моторами. Вытащив лодки на берег и закрепив их, этнографы резво стали углубляться в чащу. Тропа вначале шла прямо, была широкой и хорошо утоптанной. Вдруг Булан поднял руку, отряд остановился и с удивлением обнаружил, что тропа исчезла, пропала в каких-то перепутанных ветвях деревьев, кустарников, лиан.
- Сейчас мы войдём в специальный ход, который ведёт в нашу деревню. Будьте осторожны, ступайте только туда, куда я поставлю ногу, иначе сорвёте насторожку-верёвку, она сорвёт с предохранителя тетиву и арбалет, а то и огромный лук с копьём вместо стрелы сорвётся, и тогда кто-то обязательно погибнет.
Булан высказал предупреждение и спокойно вошёл в неширокий проход, напоминающий тропу-тоннель, закрытый сферической крышей из связанных ветвей. В таком тоннеле нельзя отклониться в сторону, и, если кава насторожили против чужеземцев оружие, оно неминуемо поранит идущего впереди.
Булан шёл осторожно, напряжённо, но достаточно уверенно, чтобы все успокоились. Чжэн Вэй шла сзади, шла последней. Она подумала, что идущий последним вряд ли может быть поражён притаившейся стрелой, и неожиданно для самой себя сделала шаг в сторону, но тут же с испугу присела на корточки и пригнула голову - непонятно откуда вылетела стрела и прошелестела над её головой.
- Идите в мой след,- тревожно напомнил Булан и добавил: - Ещё немного, скоро придём.
И на самом деле тоннель кончился, и путники оказались на широкой поляне, где стояли свайные жилища кава, а с права и слева виднелись поля риса и огороды с ямсом и тыквой и по их краям - шесты со зловещими трофеями охотников кава - белыми черепами людей и животных.
- А твои сородичи кровожадны,- не то с улыбкой, не то с испугом заметила Чжэн Вэй Булану, кивая на шесты.
- Дорогая Джэн,- мягко начал Булан и продолжил: - Эти трофеи давнишние, когда я был мальчишкой, мой дед говорил, что два черепа добыл его отец в юные годы. Значит, им не меньше шестидесяти лет, а уже перед войной с японцами наш народ перестал охотиться за человеческими головами и добывал только головы диковинных животных.
- А зачем нужна такая охота? - спросил Ван Цзи.
Булан пожал плечами.
- Я боюсь что-нибудь не так сказать. Вы лучше спросите у моих старших сородичей. Вон, кстати, их дом, вон они сами в окружении моих сестёр и братьев.
От лёгкого домика, стоявшего на массивных сваях, навстречу экспедиции шла пёстрая толпа мужчин и женщин, мальчишек и девчёнок, с копьями и луками, со связками бананов и плетёным блюдом с запечённой в золе тыквой. Сородичи Булана знали, что к ним идут гости, друзья Булана, и приготовили дары встречи - бананы и тыкву, но на случай ошибки мужчины не забыли прихватить боевые копья и луки со стрелами.
Толпа встречающих резко остановилась, экспедиция продвинулась вперёд так близко, чтобы можно было разглядеть сородичей Булана, и тоже остановилась. Булан вышел вперёд, опустил на землю походный мешок, ружьё, снял сапоги, куртку, рубаху и, оставшись в одних штанах, босиком, с радостным криком побежал к старому мужчине и старой женщине, стоящим в центре.
Над поляной прокатилось бурное восторженное восклицание толпы: "Булан вернулся!", и тут же к этнографам подбежали девушки и юноши, протягивая дары леса и поля - бананы и тыкву.
Родственники Булана приняли этнографов как дорогих, желанных гостей.
На исходе первой недели, когда уже были заполнены многие страницы полевых дневников и отсняты десятки метров фото- и киноплёнки, отец Булана поведал о двух интереснейших сюжетах из истории культуры кава.
Первый имел отношение к черепам на шестах.
- Когда началось такое? Кто первый пошёл в джунгли с копьём и самострелом за головой врага? - начал отец Булана и продолжал: - Не знаю, зато знаю, когда духи решили заменить человеческий череп звериным. Такое случилось целых сорок лун назад. До этого каждую весну, проводя борозду по земле, посадив семена на рассаду, наши отцы и деды отправлялись в дальний поход. Успеха и хорошей добычи желали им все оставшиеся в деревне. Наша вера была такая. Урожай зависел от духа-охранителя, что сидит в черепе на шесте.
- Погодите, деде, - сказала Джэн Вэй, - расскажите всё по порядку: зачем нужна была голова, что за дух-охранитель сидел в черепе? Пожалуйста, деде, не торопитесь.
Отец Булана не всё понял из речи на китаизированном языке кава, произнесённой Чжэн Вэй, но сын помог отцу, и тот закивал головой быстро, быстро, попыхивая деревянной трубкой с медной чашечкой.
- По нашей вере, поле, засеянное семенами тыквы и конопли, усаженное рисовой рассадой, может дать хороший урожай, если духу поля и воды будет принесена жертва - посажена на шест голова врага. Пройдёт время - птицы и черви, дожди и солнце превратят голову в череп. Тогда сам череп будет как охранитель посевов до того дня, пока дух убитого не вернётся в него.
Чжэн Вэй опять перебила отца Булана.
- Какой дух, откуда он должен вернуться?
Выслушав обстоятельное разъяснение сына, о чём его, старика, спрашивает эта странная женщина, говорящая на языке, похожем на родной язык кава, но непонятном, отец Булана обратился к нему:
- Сын мой, что она всё время спрашивает и спрашивает, она что, ничего не знает?
- Отец, ты не сердись и рассказывай. Понимаешь, у них такая работа - спрашивать и спрашивать, а ты уж отвечай им и не сердись. Это важно, очень важно.
- Ну ладно, тогда слушайте. Вот у тебя твой дух, - отец Булана протянул руку к груди Чжэн Вэй, - вот здесь, а у наших врагов - в голове. Когда голову врага насадишь на шест, то дух покидает её и отправляется на родину убитого к могилам его предков. Если ты убил врага из дальних стран, то дух убитого долго навещает предков и долго возвращается из странствия - паломничества. И это очень хорошо. Чем дальше жил убитый, тем лучше для него, ведь когда дух вернётся и поселится в своей голове, ставшей черепом, он станет вредить нам, и нужно добывать новые головы и выбросить старые.
- Теперь всё понятно и тебе, и тебе, и всем вам? - спросил отец Булана, тыкая в грудь чубуком каждого члена экспедиции.
Чжэн Вэй ответила за всех, ответила отчётливо, по-каваски:
- Понятно, деде, спасибо, деде.
Проще и понятней был рассказ о тыкве, в которой зародились все народы: и кава, и их соседи - мяо, тай, китайци, и ещё такие, которых никто не знал.
Расшевелив костёр, подбросив в него сухие пальмовые листья, отец Булана с улыбкой поведал легенду о тыкве, тигре и воробье - трёх существах, почитаемых кава. Да и тыква не плод земли, а живое существо и само вместилище жизней.
- Появились на небе звёзды, солнце и луна, - издалека начал отец Булана, - из дальних небесных высей появились огромные птицы, в их когтях были земля и горы, реки и леса, травы и цветы. Покрутились птицы вокруг, полетали, а кроме звёзд, солнца и луны ничего не было. Отлетели они далеко от солнца и близко от луны и разом бросили вниз землю и горы, реки и леса, травы и цветы. Брошенное зацепилось за край неба, и стала земля землёй. Вскоре другие птицы принесли зверей и рыб, змей и бабочек. Стало на земле много всякой всячины. Всё было на земле, всё росло на земле, но не было людей. Ни чёрных, ни белых, ни жёлтых, ни пёстрых, никаких небыло.
В укромном месте под высокой горой, рядом с ручьём, на толстой подушке чёрной земли вдруг неожиданно появился по весне росток. Рос росток, вытягивая свой стебель, который начал стелиться по берегу ручья, и однажды зацвёл ярким жёлтым цветком. Прилетел воробей, подивился цветку, попрыгал около него и улетел, но каждый день затем стал прилетать вновь. Вышел из пещеры тигр - огромный, в ярких чёрных и красных полосах. Подошёл к цветку, хотел было лизнуть его, но цветок закрылся и спрятался под стебель. Удивился тигр, но не стал трогать стебель и ушёл в свою пещеру.
Шли дни, и однажды прилетел воробей и зачирикал удивлённо и радостно. На месте отцветающего цветка появился зелёный плод. Выйдя из пещеры, тигр тоже увидел его.
- Пичужка, - рявкнул тигр, - ты знаешь, что это такое на стебле - круглое и зелёное.
- Тыква, - прочирикал воробей и улетел прочь.
- Тыква, - громко повторил тигр и ушёл в пещеру.
А тыква росла, скоро она стала как холм. Затем - как гора, затеняющая солнечные лучи, падавшие на долину, ручей и тигриную пещеру. Чтобы увидеть верхушку тыквы, тигр задрал морду, хотя сам был, как небольшая гора.
Воробей первым услышал шум, бурление в тыкве, как будто под крышкой кипит вода. Он стал облётывать тыкву. Тигр следил за его полётами и тоже прислушивался к шуму в тыкве.
А в тыкве происходило чудо. В тыкве копошились разные люди, разные народы. Там были тай и мяо, китайцы и носу, бирманцы и кава и ещё какие-то совсем неизвестные люди. Они карабкались снизу вверх, пробиваясь сквозь мякоть, ища выхода. Мяо и китайцы долбили тыкву мотыгами, кава и носу протыкали её копьями, бирманцы и тай пробивались размахивая заступами. Вот-вот не выдержит стенка, появится отверстие.
Первым заметил, как появилось в тыкве отверстие, тигр: он поднялся на лапы и, оскалив пасть, заглянул внутрь. Толпившиеся у выхода люди отпрянули со страхом вглубь тыквы. Каждый раз, когда кто-то приближался к выходу из тыквы, тигр готовился проглотить смельчака.
Приуныли разные народы. Появились они в тыкве, а выйти наружу не могут. Над тигром летает воробей, гневно чирикает, пытается клюнуть его в нос. Но что может сделать малая птаха с огромным зверем? Томятся народы в тыкве, все сгрудились у выхода, ждут момента, когда зверь отвернётся или заснёт. Но начеку тигр и не выпускает никого.
Тут воробей, крутившийся вокруг тыквы, подкрался к хвосту тигра, долго летал над ним, будто целился, и резко бросился вниз на кончик хвоста. Со всей воробьиной силой в самое больное место клюнул воробей тигра...
От неожиданности, от боли тигр отвернул морду от тыквенного отверстия, норовя схватить обидчика. Все народы как будто только того и ждали. Они выскочили наружу. Китайцы, тай, мяо, бирманцы - все с мотыгами и заступами побежали на равнины и в горные долины, носу с самострелами - в северные горы,а кава, шедшие последними, ухватили копья и спрятались тут же, в горах и лесных чащобах...
Отец Булана перевёл дыхание, кашлянул и завершил рассказ так:
- С той поры на самых добрых землях - китайцы и тай, похуже, в горных долинах, - мяо и бирманцы, в горах охотятся носу, ну а наши люди добывают пищу свою здесь же, где сидим мы, где под ближней горой и росла тыква - общий дом и общая жизнь всяких людей. Для нашего народа, наших сородичей, одинаково дороги и тыква и воробей. А наши соседи чтят тигра. Может быть, он был их предком, как ты думаешь, женщина со стекляшками на глазах?
Отец Булана обратился к Чжэн Вэй, та ничего не ответила, только пожала старику руку и улыбнулась - спасибо, мол, за рассказ.
Р. Итс
В такой славе была доля правды.
Горы здесь такие же неуютные, как и порожистые реки, которые несут мутные жёлтые воды, горы обнажают жёлтые склоны, редко покрытые кустарниками и деревьями.
Когда направляешься через горы резко на юг, пересекая приток Меконга, то попадаешь на широкую равнину, покрытую бурно и вечно цветущей и зеленеющей растительностью тропиков. В густых зарослях переплетались лианами восковые деревья падуба, магнолии, пальмы и араукарии. Даже с горы не видно в долине жилья - только зелёный океан, оттеснивший горы к дальнему горизонту.
Лесная тропическая чащоба начинается сразу от берега притока Меконга, и нигде нет какого-либо просвета или прохода в стене стволов и перехвативших их толстенными канатами лиан. Идёшь вдоль притока или плывёшь по нему и неожиданно натыкаешься на места водопоев слонов, а то и буйволов. Должны же быть их тропы через лес и в лесу? А буйволы? Разве не к человеку привязаны они, разве их присутствие не выдаёт и присутствие человека.
Очень хочется разыскать охотничью тропу, которая от реки должна вести в лес, к селению. Найти такую тропу, такой проход - ещё не значит найти дорогу к людям, тем более к тем, которые сами себя называют кава - "люди леса".
В тот год - тридцатый год со дня провозглашения Китайской Народной Республики, когда страна стала возрождаться после долгих лет разгула "культурной революции" и утрат, нанесённых "великим скачком", в пределах автономного уезда кава, в юго-западном углу провинции Юньнань, появились китайские этнографы. Их было всего шесть человек. Хотя двое, Чжен Вэй и Ван Цзи, хорошо знали язык кава, сотрудники Куньминской академии общественных наук порекомендовали взять из местного института национальностей студента четвёртого курса Булана. Булан оказался на редкость полезным членом экспедиции. Он первый нашёл проход в чаще, хотя покинул эти края уже более шести лет назад.
Экспедиция отправилась от уездного центра на лодках с моторами. Вытащив лодки на берег и закрепив их, этнографы резво стали углубляться в чащу. Тропа вначале шла прямо, была широкой и хорошо утоптанной. Вдруг Булан поднял руку, отряд остановился и с удивлением обнаружил, что тропа исчезла, пропала в каких-то перепутанных ветвях деревьев, кустарников, лиан.
- Сейчас мы войдём в специальный ход, который ведёт в нашу деревню. Будьте осторожны, ступайте только туда, куда я поставлю ногу, иначе сорвёте насторожку-верёвку, она сорвёт с предохранителя тетиву и арбалет, а то и огромный лук с копьём вместо стрелы сорвётся, и тогда кто-то обязательно погибнет.
Булан высказал предупреждение и спокойно вошёл в неширокий проход, напоминающий тропу-тоннель, закрытый сферической крышей из связанных ветвей. В таком тоннеле нельзя отклониться в сторону, и, если кава насторожили против чужеземцев оружие, оно неминуемо поранит идущего впереди.
Булан шёл осторожно, напряжённо, но достаточно уверенно, чтобы все успокоились. Чжэн Вэй шла сзади, шла последней. Она подумала, что идущий последним вряд ли может быть поражён притаившейся стрелой, и неожиданно для самой себя сделала шаг в сторону, но тут же с испугу присела на корточки и пригнула голову - непонятно откуда вылетела стрела и прошелестела над её головой.
- Идите в мой след,- тревожно напомнил Булан и добавил: - Ещё немного, скоро придём.
И на самом деле тоннель кончился, и путники оказались на широкой поляне, где стояли свайные жилища кава, а с права и слева виднелись поля риса и огороды с ямсом и тыквой и по их краям - шесты со зловещими трофеями охотников кава - белыми черепами людей и животных.
- А твои сородичи кровожадны,- не то с улыбкой, не то с испугом заметила Чжэн Вэй Булану, кивая на шесты.
- Дорогая Джэн,- мягко начал Булан и продолжил: - Эти трофеи давнишние, когда я был мальчишкой, мой дед говорил, что два черепа добыл его отец в юные годы. Значит, им не меньше шестидесяти лет, а уже перед войной с японцами наш народ перестал охотиться за человеческими головами и добывал только головы диковинных животных.
- А зачем нужна такая охота? - спросил Ван Цзи.
Булан пожал плечами.
- Я боюсь что-нибудь не так сказать. Вы лучше спросите у моих старших сородичей. Вон, кстати, их дом, вон они сами в окружении моих сестёр и братьев.
От лёгкого домика, стоявшего на массивных сваях, навстречу экспедиции шла пёстрая толпа мужчин и женщин, мальчишек и девчёнок, с копьями и луками, со связками бананов и плетёным блюдом с запечённой в золе тыквой. Сородичи Булана знали, что к ним идут гости, друзья Булана, и приготовили дары встречи - бананы и тыкву, но на случай ошибки мужчины не забыли прихватить боевые копья и луки со стрелами.
Толпа встречающих резко остановилась, экспедиция продвинулась вперёд так близко, чтобы можно было разглядеть сородичей Булана, и тоже остановилась. Булан вышел вперёд, опустил на землю походный мешок, ружьё, снял сапоги, куртку, рубаху и, оставшись в одних штанах, босиком, с радостным криком побежал к старому мужчине и старой женщине, стоящим в центре.
Над поляной прокатилось бурное восторженное восклицание толпы: "Булан вернулся!", и тут же к этнографам подбежали девушки и юноши, протягивая дары леса и поля - бананы и тыкву.
Родственники Булана приняли этнографов как дорогих, желанных гостей.
На исходе первой недели, когда уже были заполнены многие страницы полевых дневников и отсняты десятки метров фото- и киноплёнки, отец Булана поведал о двух интереснейших сюжетах из истории культуры кава.
Первый имел отношение к черепам на шестах.
- Когда началось такое? Кто первый пошёл в джунгли с копьём и самострелом за головой врага? - начал отец Булана и продолжал: - Не знаю, зато знаю, когда духи решили заменить человеческий череп звериным. Такое случилось целых сорок лун назад. До этого каждую весну, проводя борозду по земле, посадив семена на рассаду, наши отцы и деды отправлялись в дальний поход. Успеха и хорошей добычи желали им все оставшиеся в деревне. Наша вера была такая. Урожай зависел от духа-охранителя, что сидит в черепе на шесте.
- Погодите, деде, - сказала Джэн Вэй, - расскажите всё по порядку: зачем нужна была голова, что за дух-охранитель сидел в черепе? Пожалуйста, деде, не торопитесь.
Отец Булана не всё понял из речи на китаизированном языке кава, произнесённой Чжэн Вэй, но сын помог отцу, и тот закивал головой быстро, быстро, попыхивая деревянной трубкой с медной чашечкой.
- По нашей вере, поле, засеянное семенами тыквы и конопли, усаженное рисовой рассадой, может дать хороший урожай, если духу поля и воды будет принесена жертва - посажена на шест голова врага. Пройдёт время - птицы и черви, дожди и солнце превратят голову в череп. Тогда сам череп будет как охранитель посевов до того дня, пока дух убитого не вернётся в него.
Чжэн Вэй опять перебила отца Булана.
- Какой дух, откуда он должен вернуться?
Выслушав обстоятельное разъяснение сына, о чём его, старика, спрашивает эта странная женщина, говорящая на языке, похожем на родной язык кава, но непонятном, отец Булана обратился к нему:
- Сын мой, что она всё время спрашивает и спрашивает, она что, ничего не знает?
- Отец, ты не сердись и рассказывай. Понимаешь, у них такая работа - спрашивать и спрашивать, а ты уж отвечай им и не сердись. Это важно, очень важно.
- Ну ладно, тогда слушайте. Вот у тебя твой дух, - отец Булана протянул руку к груди Чжэн Вэй, - вот здесь, а у наших врагов - в голове. Когда голову врага насадишь на шест, то дух покидает её и отправляется на родину убитого к могилам его предков. Если ты убил врага из дальних стран, то дух убитого долго навещает предков и долго возвращается из странствия - паломничества. И это очень хорошо. Чем дальше жил убитый, тем лучше для него, ведь когда дух вернётся и поселится в своей голове, ставшей черепом, он станет вредить нам, и нужно добывать новые головы и выбросить старые.
- Теперь всё понятно и тебе, и тебе, и всем вам? - спросил отец Булана, тыкая в грудь чубуком каждого члена экспедиции.
Чжэн Вэй ответила за всех, ответила отчётливо, по-каваски:
- Понятно, деде, спасибо, деде.
Проще и понятней был рассказ о тыкве, в которой зародились все народы: и кава, и их соседи - мяо, тай, китайци, и ещё такие, которых никто не знал.
Расшевелив костёр, подбросив в него сухие пальмовые листья, отец Булана с улыбкой поведал легенду о тыкве, тигре и воробье - трёх существах, почитаемых кава. Да и тыква не плод земли, а живое существо и само вместилище жизней.
- Появились на небе звёзды, солнце и луна, - издалека начал отец Булана, - из дальних небесных высей появились огромные птицы, в их когтях были земля и горы, реки и леса, травы и цветы. Покрутились птицы вокруг, полетали, а кроме звёзд, солнца и луны ничего не было. Отлетели они далеко от солнца и близко от луны и разом бросили вниз землю и горы, реки и леса, травы и цветы. Брошенное зацепилось за край неба, и стала земля землёй. Вскоре другие птицы принесли зверей и рыб, змей и бабочек. Стало на земле много всякой всячины. Всё было на земле, всё росло на земле, но не было людей. Ни чёрных, ни белых, ни жёлтых, ни пёстрых, никаких небыло.
В укромном месте под высокой горой, рядом с ручьём, на толстой подушке чёрной земли вдруг неожиданно появился по весне росток. Рос росток, вытягивая свой стебель, который начал стелиться по берегу ручья, и однажды зацвёл ярким жёлтым цветком. Прилетел воробей, подивился цветку, попрыгал около него и улетел, но каждый день затем стал прилетать вновь. Вышел из пещеры тигр - огромный, в ярких чёрных и красных полосах. Подошёл к цветку, хотел было лизнуть его, но цветок закрылся и спрятался под стебель. Удивился тигр, но не стал трогать стебель и ушёл в свою пещеру.
Шли дни, и однажды прилетел воробей и зачирикал удивлённо и радостно. На месте отцветающего цветка появился зелёный плод. Выйдя из пещеры, тигр тоже увидел его.
- Пичужка, - рявкнул тигр, - ты знаешь, что это такое на стебле - круглое и зелёное.
- Тыква, - прочирикал воробей и улетел прочь.
- Тыква, - громко повторил тигр и ушёл в пещеру.
А тыква росла, скоро она стала как холм. Затем - как гора, затеняющая солнечные лучи, падавшие на долину, ручей и тигриную пещеру. Чтобы увидеть верхушку тыквы, тигр задрал морду, хотя сам был, как небольшая гора.
Воробей первым услышал шум, бурление в тыкве, как будто под крышкой кипит вода. Он стал облётывать тыкву. Тигр следил за его полётами и тоже прислушивался к шуму в тыкве.
А в тыкве происходило чудо. В тыкве копошились разные люди, разные народы. Там были тай и мяо, китайцы и носу, бирманцы и кава и ещё какие-то совсем неизвестные люди. Они карабкались снизу вверх, пробиваясь сквозь мякоть, ища выхода. Мяо и китайцы долбили тыкву мотыгами, кава и носу протыкали её копьями, бирманцы и тай пробивались размахивая заступами. Вот-вот не выдержит стенка, появится отверстие.
Первым заметил, как появилось в тыкве отверстие, тигр: он поднялся на лапы и, оскалив пасть, заглянул внутрь. Толпившиеся у выхода люди отпрянули со страхом вглубь тыквы. Каждый раз, когда кто-то приближался к выходу из тыквы, тигр готовился проглотить смельчака.
Приуныли разные народы. Появились они в тыкве, а выйти наружу не могут. Над тигром летает воробей, гневно чирикает, пытается клюнуть его в нос. Но что может сделать малая птаха с огромным зверем? Томятся народы в тыкве, все сгрудились у выхода, ждут момента, когда зверь отвернётся или заснёт. Но начеку тигр и не выпускает никого.
Тут воробей, крутившийся вокруг тыквы, подкрался к хвосту тигра, долго летал над ним, будто целился, и резко бросился вниз на кончик хвоста. Со всей воробьиной силой в самое больное место клюнул воробей тигра...
От неожиданности, от боли тигр отвернул морду от тыквенного отверстия, норовя схватить обидчика. Все народы как будто только того и ждали. Они выскочили наружу. Китайцы, тай, мяо, бирманцы - все с мотыгами и заступами побежали на равнины и в горные долины, носу с самострелами - в северные горы,а кава, шедшие последними, ухватили копья и спрятались тут же, в горах и лесных чащобах...
Отец Булана перевёл дыхание, кашлянул и завершил рассказ так:
- С той поры на самых добрых землях - китайцы и тай, похуже, в горных долинах, - мяо и бирманцы, в горах охотятся носу, ну а наши люди добывают пищу свою здесь же, где сидим мы, где под ближней горой и росла тыква - общий дом и общая жизнь всяких людей. Для нашего народа, наших сородичей, одинаково дороги и тыква и воробей. А наши соседи чтят тигра. Может быть, он был их предком, как ты думаешь, женщина со стекляшками на глазах?
Отец Булана обратился к Чжэн Вэй, та ничего не ответила, только пожала старику руку и улыбнулась - спасибо, мол, за рассказ.
Р. Итс
Комментариев нет:
Отправить комментарий